Хайдер Варрайч - Сердце, которое мы не знаем. История важнейших открытий и будущее лечения сердечно-сосудистых заболеваний

Я думал, что за время практики в лаборатории катетеризации узнаю во всех деталях, как управлять катетерами и проводить эти процедуры. На деле я узнал гораздо больше. Работа в лаборатории показала мне, что все наши действия имеют свои последствия. Там любое неверное движение, малейшее ослабление внимания, даже намек на недовольство или усталость могут придавить вас, как груда свинцовых костюмов, которые нужно надевать на эти процедуры. Костюмы весят по 7 кг, порой даже больше, и используются для того, чтобы защитить медицинский персонал от рентгеновского излучения [289].

Помню, однажды я на мгновение провел проводник диаметром всего 0,9 мм в коронарную артерию вместо того, чтобы остановиться в безопасном пространстве аорты. В очень редких случаях проводник может повредить коронарную артерию, что, в свою очередь, может закончиться обширным инфарктом. Я не успел ничего повредить и мгновенно оттянул проволоку назад, но это был один из самых страшных моментов моей жизни. Кардиолог, стоявший возле меня, взял дальнейшую работу на себя. Лаборант, который тоже стоял рядом, распознал мои эмоции даже под маской и стерильной шапочкой, которыми они были скрыты. «Все нормально», – прошептал он.

Лаборатория катетеризации учит нас, что действовать нужно не тогда, когда это не грозит никакими последствиями, а тогда, когда самые страшные последствия вызовет бездействие. Лично мне лаборатория напоминала о том, что мы, врачи, можем дать пациентам в их самый трудный час. Я помню ту ночь, когда я, будучи резидентом, работал в отделении интенсивной терапии кардиологического профиля и к нам привезли женщину 50 лет, у которой произошла остановка сердца. У нее случился инфаркт миокарда с таким подъемом сегмента ST, что волна Хокусая отдыхала, – и сердце перестало биться. Ее перевели на ИВЛ и подключили к АИК, который качал ей кровь вместо неработающего сердца, а дежурный врач освободил ее переднюю межжелудочковую артерию от массивного тромба в месте разветвления. После этого женщина прожила недолго, но сумела дождаться, пока ее сын, морской пехотинец, служивший в Афганистане, приедет проститься.

Лаборатория катетеризации также показала мне, как важно полностью концентрироваться на том, что делаешь. «Лаборатория катетеризации – это море адреналина», – сказал мне один из моих старших преподавателей Митч Крукофф перед началом нашей совместной операции. Мне нужно было изучить это море, превратить его в спокойный, безмятежный пруд, в котором я сразу смог бы заметить любую подозрительную волну, любую ненужную рябь. В лаборатории вас постоянно закидывают информацией, и нужно было научиться ее воспринимать, не теряя при этом из виду главную задачу. Надо внимательно следить за действиями манипулирующего кардиолога, которому ты ассистируешь. «Четыре руки, одна голова», – часто повторял Крукофф. На протяжении большей части моей медицинской подготовки я чувствовал, что меня как будто все время молчаливо подгоняют под благовидным предлогом эффективности: представляй пациентов быстрее, веди записи быстрее, смотри истории болезней быстрее. Работа в лаборатории катетеризации научила меня не торопиться.

Третий урок, который она мне преподала, – это то, как важно уметь прощать. Однажды мне никак не удавалось катетеризировать артерию. И хотя дальше процедура прошла как по маслу, по ее окончании доктор Крукофф вызвал меня на разговор. «Нужно научиться себя прощать», – сказал он мне. Почти у всех, кому удалось стать кардиологом, по жизни к себе очень высокие требования. Большинству нужно было для этого получать хорошие оценки в школе и колледже, поступить в медицинский вуз, пройти через нелегкую резидентуру и суметь попасть в кардиологию – медицинскую специальность с самым высоким уровнем конкуренции. Все, кто одолел этот путь, не привыкли к тому, чтобы проигрывать, не справляться с первого раза и чего-то не знать.

В лаборатории катетеризации все на виду. Каждый поворот, каждое движение тут же транслируются на огромные экраны – и их видят и судят все вокруг. Это одно из тех мест, где врачи не могут скрыть мысли в глубинах своего непроницаемого сознания, завуалировать истину профессиональным жаргоном или решительно отмахнуться от любых вопросов. Тут невозможно дистанцироваться ни от коллег, ни от пациента – мы связаны и идем одной дорогой, куда бы она нас ни привела.

Именно в таком созерцательном настроении я пребывал в тот раз, когда мне выпало проводить предварительную беседу с одним пациентом и его женой. Он участвовал во Второй мировой войне, накопил за жизнь немало историй, но в тот день рассказал только одну: о том, как проснулся от боли в груди и понял, что надо ехать в больницу. Несмотря на возраст, он прекрасно выглядел – во всех ветеранах, которых я встречал и лечил в госпитале для ветеранов США, было что-то особенное, какая-то невероятная сила духа. Их ничто не могло сломить, и годы в том числе. Трудно было не почувствовать, какая любовь связывала его с супругой. Она была сильно взволнована, но он уже не жаловался на боль и сидел напротив меня так же непринужденно, как если бы отдыхал сейчас в кресле у себя во дворе, пуская по ветру бумажные самолетики. «Все будет в порядке», – сказал я, глядя ей в глаза.