Ксения Авдошенко - Пластическая хирургия с изнанки. Медицинский роман-откровение

— Двенадцатого февраля вам удобно? — предложила я, заглянув в свое расписание.

— Да, вполне, — спокойно ответила пациентка, а мое сердце бешено забилось от радости: «Неужели я наконец-то сама сделаю „круговую?!”»

Я так долго этого ждала: оперирование в секционном зале, полгода ежедневных ассистенций, километры ран, зашитых косметическим швом, сотни забинтованных лиц. Да, я уже была готова сделать это САМА! Но меня беспокоила лишь одна мысль: должен ли мой первый пациент знать о том, что он первый?

Я набрала в грудь воздуха:

— Елена Борисовна, я должна вас предупредить, что вы первая, кому я буду делать пластику лица, — выдохнула я и замерла. Казалось, что сердце колотится у меня в горле, во рту пересохло.

— Ничего, доктор. Вы ведь будете не одна в операционной, у вас наверняка будет опытный ассистент? — ответила спокойным голосом пациентка, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.

— Конечно! — поспешила ответить я.

— Вот и славно. У меня тоже когда-то был первый пациент. Я в вас верю, — приободрила меня женщина.

Ох, как же важно каждому хирургу на своем пути встретить такого пациента!

Через две недели при участии Ильи, коллеги с 20‐летним стажем, я выполнила свой первый фейслифтинг. В конце операции, когда я закончила накладывать швы, пациентка начала просыпаться и спросила: «А почему у меня рот кривой?» О боги! В этот момент, когда я увидела, что ее нижнюю губу перекосило вправо, по спине пробежал мороз, мне захотелось умереть на месте, я уже не видела смысла накладывать повязку, ведь лицо испорчено… В этот момент операционная сестра вернула меня к реальности, вложив в руки бинт и сказав: «Бинтуйте, доктор, потом будете разбираться с губами». Дальше было все как в тумане: наложение повязки, перевод пациентки в палату, вытекающий из ее кривого рта борщ (как назло, ее разобрал сильный голод). Я сидела в ординаторской и вяло писала карту, когда туда вошла моя коллега Марина Генриховна и спросила, что у меня случилось. Я рассказала ей про первую операцию, про то, что, вроде бы, не могла повредить лицевой нерв, но у пациентки кривит рот, что меня это просто убивает.

— Так это, скорее всего, местная анестезия еще не отошла, — успокоила она. — Вот увидишь, через час губа начнет восстанавливаться.

— Странно, а почему об этом нигде не написано и никто об этом не рассказывает? — ответила я, радуясь забрезжившей надежде на хороший исход.

Потом мы пили чай и каждые полчаса вместе ходили в палату и контролировали динамику восстановления мимики у моей барышни. Это было бесценно!

И пускай пациентка была прооперирована мной не столь радикально, как я делаю это сейчас, но достаточно эффективно и без осложнений, что немаловажно для первой операции.

Таких ситуаций за 12 лет работы в Институте на Ольховской было множество: мы вместе с коллегами радовались клиническим победам, лечили пациентов с осложнениями, справлялись с конфликтными ситуациями. В нашей клинике была единая тактика ведения пациента. Никто и никогда не позволил бы себе дискредитировать коллегу в глазах пациента, даже если это был врач из другой клиники. Мы знали, что такое деонтология, и тщательно блюли «честь мундира».

Медицинская деонтология или медицинская этика — это совокупность нравственных норм поведения медицинских работников как по отношению к пациенту, так и по отношению к коллегам.

Конечно, не все было так радужно. Коллектив был большой, преимущественно женский, так что без зависти, сплетен и интриг не обошлось. Ну, а где их нет?

Помню, купили в Институт новенькую эндоскопическую стойку, чтобы лица подтягивать без больших разрезов, а через проколы. Первую операцию на ней довелось делать нашей бригаде. Волнение невероятное, бессонная ночь накануне, проведенная за книгами и пособием, сердце того и гляди выскочит, а у меня за спиной собралась толпа хирургов. Причем кто-то пришел из любопытства, кто-то помочь, если потребуется, а кто-то просто ждал моего провала. Это была обычная жизнь.

Лет через пять после прихода в Институт я вроде бы «прижилась», научилась обходить острые углы, говорить «нет», не вплетаться в интриги, не реагировать на слухи. Благодаря сарафанному радио количество пациентов стремительно росло, прибавлялся опыт, кипела работа над диссертацией.

Сейчас таких «школ» нет больше, потому что Учителя уходят. Уходят тихо, по очереди, оставляя лишь благодарных пациентов и воспоминания в душах учеников. Сегодня Институту на Ольховской улице уже 82 года, у него отреставрированное здание, новейшее оборудование и значительно помолодевший штат хирургов. Я горжусь, что работаю в своей alma mater.