Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Заканчивая эти отрывочные воспоминания о пребывании в 1911 г. в Дрездене, хочу упомянуть ещё об одном кратковременном знакомстве. В конце лета внимательно осматривал материалы земской медицины приехавший из Киева санитарный врач водно-санитарного надзора Тритшель [168] Тритшель Карл Генрихович (1849 —?) — киевский земский врач-гуманист, педагог и учёный-патофизиолог, профессор кафедры патологии и терапии; автор ряда работ и методик (симптом Тритшеля). . Он подолгу оставался в павильоне, вплоть до его закрытия вечером. Я старался пояснить ему и источники, откуда были извлечены основные статистические материалы демографического и статистического характера, и мотивы выбора того или иного способа составления диаграмм и обобщений. Непосредственный интерес киевлянина к материалам выставки вызвал у меня симпатию к коллеге-земляку. После целого дня работы мы выходили вместе и несколько раз предпринимали довольно отдалённые прогулки за город, смотрели оживлявшуюся вечером жизнь в рабочих районах, куда спешили их жители на велосипедах, причём многие женщины везли детей в корзинах за спиной. Два-три раза конечным пунктом нашей прогулки был огромный памятник, высившийся над господствующим над всею местностью холмом. Это был «Бисмарковский памятник», представляющий собой некую полубеседку на невероятно огромных гранитных колоннах. Ежегодно в «Бисмарковские дни» сюда стекались немецкие приверженцы бисмарковского бронированного кулака, фанатизируемые националистами и реакционерами отсталые слои бюргерства и крестьянства, увлекаемые идеей германской экспансии.

Было что-то зловеще-мрачное в этом массивном, зовущем к объединению для агрессии, для похода, для нападения на другие народы «Бисмарковском памятнике» в окрестностях Дрездена, такое же отталкивающее и чужое всему дрезденскому культурно-художественному окружению и настроению, как и новый тогда (1911 г.) памятник тому же Бисмарку в центре города, установленный близ городской ратуши. В тяжёлой каске, опираясь на рукоять шпаги, Бисмарк олицетворял своею грузной самоуверенной неподвижностью бездушную грубую силу прусского экспансионизма. Этот монумент был бы уместен среди других — таких же на известной берлинской Зигесаллее, но никак не в Дрездене с его подлинно художественными памятниками немецким певцам борьбы за свободу, с его одухотворёнными скульптурными шедеврами, олицетворяющими красоту музыкальной гармонии, с его всемирно известным Цвингером [169] Комплекс дворцовых павильонов (1711–1722), позднее барокко. Разрушен в 1945 американской авиацией, восстановлен в 1955–1962. Музеи фарфора, олова и др. , собравшим в своих залах мировые сокровища живописи.

Все впервые приезжавшие земляки наши, как бы ни был кратковременен срок их пребывания в городе, непременно уделяли время, чтобы посетить Цвингер и, уж во всяком случае, посмотреть Мадонну Рафаэля. По непреодолимой строптивости моего характера именно поэтому, чтобы не подчиняться общему голосу, не быть во власти предвзятых избитых мнений, я не спешил в первые месяцы быть в Цвингере. Меня укоряли, даже стыдили: «Как, работая уже чуть не два месяца в Дрездене, Вы до сих пор всё ещё не смотрели Рафаэлеву Мадонну?!» И вот как-то уже летом я направился, наконец, в Цвингер.

Несколько часов смотрел я картины первого крыла, пока не вошёл в угловой зал с немногими удобными креслами у стены и одною единственной картиной. Это была Рафаэлева Мадонна со взором на своего младенца и с неизъяснимым выражением тихого упоения и спокойствия, веявшего от младенческих ангельских ликов вверху полотна. Я забыл об избитом, общепринятом мнении и оставался долго в этом зале, пока, к моему огорчению, не подошёл ко мне кто-то из выставочных знакомых, чтобы поздороваться и перекинуться банальными словами восхищения. Незадолго до окончательного отъезда из Дрездена я выделил целый день, чтобы провести его в Цвингере. Тогда уже поразъехались выставочные знакомые, и никто не мог помешать мне оставаться один на один с самим собою перед картинами, которые могли захватить моё внимание. Долго оставался я в угловом зале с картиной Рафаэля. Однако вновь я не пережил моего первого очарования и обаяния от полотна, память о котором была ещё так свежа.

Вернувшись после полугодового пребывания в Дрездене уже довольно поздней осенью в Петербург, я должен был целиком отдаться делам по выпуску нескольких запоздавших выходом книжек журнала «Земское дело», перепиской с редакциями «Городского дела» и «Общественного врача», где были помещены мои очерки по разным отделам Дрезденской выставки. В то же время были сделаны первые шаги к собиранию и составлению экспонатов для Всероссийской гигиенической выставки, и мною велась переписка в этом направлении с земствами.