Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

В назначенный день, точно минута в минуту, в условленное время я вместе с Любовью Карповной прошёл в японский павильон. Нас попросили подождать в канцелярии. Ровно через семь минут вышел Такаки и с большой предупредительностью провел нас по всему отделу. С особенной подробностью он остановился на «культуртрегерских» заслугах японцев на острове Формоза. Японцы научили там детей употреблять при еде посуду, ложки и вилки, умываться по утрам, вообще прививали гигиенические навыки в основанных ими школах. Демонстрируя прекрасно выполненные муляжи кушаний и дневных рационов японских рабочих и крестьян, Такаки настаивал, что нормы потребления жиров и белков европейскими физиологами, гигиенистами и диетологами чрезвычайно, по его мнению, преувеличены. При этом, вероятно, не бралась во внимание огромная разница в климате наших стран. С большой любезностью отвечал Такаки на вопросы Любови Карповны о положении в Японии охраны материнства и младенчества и о санитарных мероприятиях по охране детей после грудного возраста [159] Интерес Любови Карповны не был праздным. Она профессионально занималась проблемами материнства и младенчества, постановкой обучения в средней школе и задачами физического воспитания детей. По всем этим вопросам она регулярно печатала статьи в газетах и журналах. .

В Дрездене мы жили в пансионе фрау Вундерлик на Бюргервизе. Каждый день, направляясь в «Большой парк», где находилась выставка, я вновь и вновь испытывал восхищение благоустроенностью и красотой художественного оформления этой центральной части города. Массивное, тяжёлое своеобразие ратуши, зелёные аллеи, окаймлённые магнолиями, платанами, буками и кустами айвы. Широкие изумрудно-зелёные поляны с прудами, на которых величаво плавали лебеди. С природной красотой так удачно сочетались большие скульптурные группы ведущих хоровод граций и муз классической древности; от них дорога шла до королевского дворца Бюргервизе мимо одиноко стоящих вековых дубов и пышных цветников. Всё это, невзирая на большое число пешеходов и посетителей, всегда поражало безукоризненной чистотой и свежестью. Нельзя было не видеть, какое большое воспитательное и культурно-эстетическое воздействие оказывало всё это благоустройство на публику, особенно на детей.

Что особенно привлекательно было в дрезденских парках, садах и бульварах — это обилие певчих птиц. Зяблики и чёрные дрозды привыкли, что люди их не обижают, а, наоборот, подкармливают, бросая крошки или даже специально продаваемый повсюду в ларьках корм для птиц. Не успеешь присесть на скамейку, как к тебе направляются красивые, с жёлтым клювом, чёрные дрозды, а с веток деревьев слетают зяблики. По большим полянам бегали похожие на зайцев крупные кролики.

В дачный период (июль-август) мы жили в Вейксдорфе (несколько станций от Дрездена). Это деревня, девушки которой, дочери местных крестьян, работали преимущественно на шоколадных фабриках в Дрездене. Вокруг — прекрасные места для прогулок: леса с озёрами, перемежающиеся с полями и лугами. Мы сняли мезонин в одной из дач, обедали в крестьянской семье по соседству, а по воскресеньям — в ресторане подле железнодорожной станции. Каждый день я по железной дороге ездил в Дрезден на выставку.

Наши три дочери быстро сдружились с детьми соседнего врача и с другими деревенскими детьми, причём гораздо скорее, чем на уроках немецкого языка, овладели запасом слов, необходимым для общих игр и проказ на улице. Они быстро усвоили, что при прогулке по полевым межам и дорогам нельзя срывать ни одного колоска, за этим следила полевая полиция; что нельзя на улицах и на дороге поднять упавшую с дерева грушу, т. к. это «неприлично», «непристойно», стыдно — одним словом — «s'ist doch unanständig», как объяснил мне порядочный «головорез» — уличный мальчишка, отвечая на мой вопрос, почему он не берёт упавшие с дерева груши. Грушевыми деревьями были обсажены все дороги и улицы. Оказалось, что все эти деревья сдавались сельским обществом в аренду садоводу, которому и принадлежал весь урожай плодов. Только он собирал опавшие плоды и ухаживал за деревьями.

Удивляли нас и другие обычаи местного населения. Прежде всего, стойко сохранявшиеся привычки к общности и взаимосвязи между людьми, без разделения на «своих» и «чужих». Идя по улице, приходилось непрерывно отвечать на приветствия: «доброе утро», «добрый день» и т. д. Через два-три дня все соседи были уже, очевидно, осведомлены кто мы, куда и зачем я езжу… Подходя к железнодорожной станции, я вижу, что могу опоздать к поезду, ускоряю шаги, но слышу спокойное приветствие сторожа, занятого подметанием дорожки: «Добрый день, доктор! Не спешите. Ещё есть время. Ещё целая минута». Откуда он уже знает, что я спешу к дрезденскому поезду? Почему называет меня доктором? — недоумеваю я, выражая ему на ходу благодарность за внимание.