Ольга Фатеева - Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти

Как ни странно, я все же устанавливаю диагнозы, принимаю решения и отстаиваю их на разборах в больнице, на допросах, в суде. Правда, чтобы самой поверить, мне требуется больше времени, больше сил, больше доказательств. Мои старшие опытные коллеги, покачивая седыми головами, важно изрекают, что истина одна и наше дело – открыть ее. За пятнадцать лет в судебке я выросла из немого обожания и безусловного поклонения и не верю им. Истин много, много разных экспертных мнений, и каждое можно оспорить или доказать.

Один из случаев-примеров (правда, не из моей практики, но я знаю этот случай в подробностях). В квартире, на диване в комнате, найден труп Т., мужчины двадцати шести лет. Острая, быстрая смерть, никаких внятных причин по внутренним органам (исключили травму и механическую асфиксию), признаки незначительных патологических изменений в сердце. В квартире присутствуют родители. Для исключения отравления эксперт берет кровь, мочу, печень, почку, желудок на судебно-химическое исследование. Получает ответ: в крови обнаружен морфин, но выявленная концентрация маленькая, не дотягивает до табличных значений летальной или хотя бы токсической. Выявленные морфологические макро- и микроскопические признаки патологий со стороны разных систем органов тоже не складываются в целостный диагноз. Та самая острая сердечная недостаточность, причина которой не установлена. Причины смерти нет, а труп есть. Если вспомнить длинные пространные рассуждения на тему, что отрицательный результат химико-токсикологического исследования не отменяет смерти от отравления, то каждого человека в похожих обстоятельствах можно закопать от отравления неустановленным ядом. В общем, после всех размышлений эксперт пишет в своем заключении, что смерть Т. наступила от острого отравления морфином. Написал, сдал акт и забыл.

Я устанавливаю диагнозы, принимаю решения и отстаиваю их на разборах в больнице, на допросах, в суде. Правда, чтобы самой поверить, мне требуется больше времени, больше сил, больше доказательств. Мои старшие опытные коллеги важно изрекают, что истина одна, и наше дело открыть ее.

Через год из отдела комиссионных экспертиз пришло уведомление, что у них в отделе проводится экспертиза по факту смерти Т., отец написал жалобу, мол, мальчик не пил, не курил, матом не ругался, как вы могли подумать про наркотики. Комиссионная экспертиза тянулась еще примерно год. Потом состоялся некрасивый показательный разбор с взаимными обвинениями и высказываниями (отсюда и подробности) на совместной конференции экспертов-танатологов и экспертов отдела комиссионных экспертиз. Комиссия заставила следствие предоставить все имевшиеся на имя умершего меддокументы. Эксперт после вскрытия трупа тоже посылал в районный ОМВД такой запрос, а также просил предоставить имеющиеся материалы проверки, а именно показания родных, близких, свидетелей. Это стандартная бумага, которую мы рассылаем при первой же необходимости. Единственная ценность этой бумаги зачастую просто в ее наличии, чтобы прикрыть эксперта, доказать, что ты сделал все, что был должен. Следствие очень редко реагирует на наши ходатайства, если труп сразу не представляет для них особого интереса. Но при этом следствие не может проигнорировать комиссию, поскольку комиссионные экспертизы проводятся исключительно по запросу следствия, а значит, работает простой принцип: если вы чего-то от нас хотите, будьте добры, предоставьте, что мы требуем, – хотя комиссионной волокиты и затягивания разбирательства по делам можно легко избежать, сотрудничая с нами, танатологами, экспертами первого звена, многие вопросы можно решить именно на нашем уровне.

Поликлинику Т. посещал не часто, амбулаторная карта с рождения и до конца оказалась довольно тощей и неинтересной. Никаких наследственных заболеваний, никаких врожденных пороков, никаких подходящих диагнозов. Вместе с медкартой приехала карта вызова скорой помощи – перед смертью Т. родные вызвали скорую. Эксперт-танатолог, вопреки правилам, говорил после вскрытия трупа с агентом, который оформлял похороны Т., и пытался через агента выяснить хотя бы минимальные подробности у родственников, что случилось, но, кроме того, что Т. стало плохо и вызвали неотложку, ничего не выяснил. Вызов скорой, впрочем, отравления не отменял.

Года четыре назад трупы умерших при «03» приезжали в морг с сопроводительным листом, где были указаны обстоятельства происшествия, диагноз бригады и проведенные медицинские манипуляции, влитые растворы и скормленные таблетки. Многочисленные реформы здравоохранения реформировали и медицинскую документацию, сопроводиловки скорой остались только для живых, кого везут в стационар. Трупу, кого скорая не смогла спасти, выписывают бланк констатации смерти, где медицинские манипуляции не расписаны, а только подчеркивается нужная строка, проводились или нет реанимационные мероприятия. На руках у самой скорой остается карта вызова со всеми сведениями, но изъять ее могут только полицейские. Для комиссионной экспертизы по факту смерти Т. и изъяли. Из карты вызова выяснилось, что скорая диагностировала у Т. острую коронарную недостаточность и, по протоколу оказания помощи в таких случаях, ввела Т. морфин. От госпитализации Т. и родственники отказались, врачи пробыли у пациента положенное время, наснимали еще кардиограмм, отметили положительную динамику и отчалили. А через полчаса Т. умер. Когда при исследовании трупа понимаешь, что причина смерти у тебя не вырисовывается, начинаешь набирать материал на анализы, чтобы подтвердить или опровергнуть любое свое предположение, чтобы было чем ответить высокому начальству на вопросы вроде: а спектральное вы брали? А позвоночник вскрыли, а спинной мозг исследовали? А раздельное взвешивание сердца проводили? И так далее, хотя диагностическая ценность всех перечисленных выше дополнительных исследований по факту не столь велика, как может показаться. В том числе эксперт направил кровь от трупа Т. на судебно-биохимическое исследование для подтверждения острой сердечной смерти. В клинике среди прочих показателей используется для этого сердечный тропонин I, в судебной биохимии тоже научились его определять. По результатам биохимии тропонин в крови обнаружен, что подтверждало сердечную смерть, но морфологического субстрата этой сердечной смерти все равно не было.