Лев Бразоль - Публичные лекции о гомеопатии

А также в другом месте: «Если причина, возбуждающая или поддерживающая болезнь (causa occasionalis), очевидна, то, без сомнения, необходимо устранить её прежде всего. Понятно, что всякий благоразумный врач всегда постарается удалить случайную причину болезни, если она существует , после чего страдание обыкновенно оканчивается само собой; так, например, он вынет занозу, попавшую в глазную плеву, и вызвавшую здесь воспаление; ослабит слишком тугую перевязку какого-либо раненого члена, чтобы предотвратить в последнем развитие гангрены, и перевяжет раненую артерию, кровотечение из которой грозит смертью; он выведет из желудка, посредством рвоты, какие-либо ядовитые вещества; извлечёт инородное тело, попавшее в какое-либо отверстие тела, например, в нос, горло, ухо, прямую кишку, в мочевой канал, маточный рукав; он раздробит камень в мочевом пузыре, откроет заросший задний проход у новорожденного и пр., и пр. (см. «Органон» 5-е издание, § 7 и «Примечание» к нему ).

Этих цитат, я думаю, вполне достаточно для характеристики г. Гольдштейна и способа его спора. Л. Б.

Г. Гольдштейн, конечно, не знает, что впрыскивание воды в кровь увеличивает кровяное давление и изменяет распределение крови в организме, и что химически чистая вода действует сильно растворяющим образом на кровяные шарики; поэтому он считает впрыскивание воды каким-то индифферентным средством. Мы охотно извиним ему такое незнание, как не входящее в круг его специальности. Л. Б.

Читатели опять заметят диверсию г. Гольдштейна. С терапевтических наблюдений над больными он перескочил на фармакологические испытания над здоровыми, о чём вкратце толковать нельзя, и что, может быть, составит предмет одной из следующих моих бесед. Л. Б.

«Адепт точной науки», требующий строгого отношения к науке и строгой научной логике, сам постоянно уклоняется от этих требований и решительно не в состоянии логично держаться в пределах спора. Вопрос о гомеопатических дозах и о действии их на человеческий организм, как я неоднократно заявлял, не может быть разобран в одно заседание с вопросом о законе подобия. Л. Б.

Прошло больше двух лет, а никакого соглашения не воспоследовало по той простой причине, что г. Гольдштейн ни на публичный, ни на частный запрос не решался назвать больницу, которая, по его словам, готова была отдать 300 кроватей для опытов гомеопатического лечения. А письма мои, обращённые к г. Гольдштейну с просьбой указать эту больницу, для того, чтобы Общество врачей-гомеопатов вступило в переговоры с администрацией её, остались без ответа. Ясно, что мой достойный оппонент пустил утку с целью внушить публике инсинуацию, будто аллопаты согласны на производство опытов, а гомеопаты отказываются. Л. Б.

Позволю себе ещё несколько заключительных замечаний. Комиссия музея, справедливо сознавая высокое общественное значение гомеопатии и устроив «научную беседу» для обсуждения этого важного вопроса, конечно, имела в виду дать возможность высказаться обеим сторонам и предоставить случай публике, столь заинтересованной в этом деле, самостоятельно решить, которая из двух воюющих сторон имеет перевес, по крайней мере, с теоретической стороны. Однако авторитетные врачи и учёные профессора не имели гражданского мужества открыто выступить в защиту своих, видимо, шатких терапевтических убеждений, и основания их отказа от публичного диспута на тему о гомеопатии вполне понятны для каждого, знакомого с историей гомеопатии. В открытом честном споре, словесном, литературном или практическом, они всегда терпели и будут терпеть неминуемое fiasco, потому что в основании гомеопатической терапии лежит непоколебимая и вечная истина . В данном случае один из профессоров отказался от спора на том основании, что он недостаточно подготовлен к публичному диспуту (совершенно верно! но кто же мешал ему подготовиться?!) и не желал бы идти на риск подвергнуться освистанию публики. Другой же профессор сознался, что он по характеру своему не может спокойно спорить о ненавистной для него гомеопатии (ненавистной, потому что не излеченные им пациенты очень скоро излечиваются при гомеопатическом лечении и затем, шедши, проповедуют евангелие гомеопатии); поэтому, во избежание публичного скандала, упомянутый профессор предпочитает «рассекать учение Ганемана» перед совершенно некомпетентными слушателями, принявши предварительно все полицейские меры, чтобы в аудиторию его не проник ни один из компетентных, могущих пустить его в критику; или же из-за спины высшего правительственного учреждения угрожает гомеопатам юпитеровским «quos ego!», предварительно подавши конфиденциальный совет цензуре иметь бдительное око на статьи, выходящие из лагеря гомеопатов, «дабы публика не была введена в заблуждение». Словом, учёные профессора оказались не на высоте своего значения и уклонились от своей нравственной обязанности, выдвинувши вместо себя подставное неответственное лицо, которому, однако, порученная задача оказалась не под силу. Выступили три оппонента, говорили кое о чем и обо всём, кроме того, о чём следовало говорить, и слабостью своих доводов только возбуждали весёлость аудитории. В интересах нашего дела, жаль, что не явились более сильные и авторитетные оппоненты. Публика тогда наглядно усмотрела бы, что серьёзных и научных возражений против гомеопатии не существует и у официальных представителей медицины, и вынесла бы из таких дебатов уже совершенно непоколебимое убеждение, что гомеопатия есть единственная ИСТИННО НАУЧНАЯ физиологическая терапия. Л. Б.