Збигнев Херберт - Натюрморт с удилами

Поэтому попробуем — такой подход представляется наиболее разумным — определить величину заработков и платежей в Голландии XVII века, насколько это позволяют имеющиеся источники. За денежную единицу примем гульден, стоимость которого приблизительно равнялась стоимости находившегося одновременно с ним в обращении флорина. Были и другие платежные средства, однако осторожнее будет не углубляться в эти дебри.

Делалось много попыток — с ограниченным успехом — установить курс гульдена по отношению к современным нам валютам. Также и сравнение с золотом — мерилом, казалось бы, верным — оказалось проблематичным. По отношению к этому благородному металлу гульден многое утратил, поэтому следовало бы учитывать его запутанные биржевые котировки. Один серьезный исследователь написал, что гульден во времена Рембрандта имел в двадцать раз большую покупательную способность, чем теперь. Быть может, и так, да только сейчас, спустя много лет, смысл этого утверждения, взятого как бы из воздуха, вновь испарился.

Итак, мы имеем дело со зверем, которого трудно описать, и лучше своевременно напомнить себе об этом. Истертые монеты — таланты, сестерции, дукаты, рейнские талеры — напоминают старинных демонов, в которых дремлет все та же извечная потенциальная сила добра и зла — та сила, которая толкает людей на преступление и побуждает к милосердным поступкам; страсть, которая сосредоточена в маленьком кусочке металла, подобна любовной страсти; зов, следуя которому, можно прийти и к вершинам человеческой карьеры и на плаху палача.

Меру зажиточности можно найти у Пауля Цумтора, который приводит данные о налогах, взимавшихся в Амстердаме в 1630 году. Из них следует, что около полутора тысяч состояний оценивалось в двадцать пять — пятьдесят тысяч флоринов. Встречались и куда более значительные состояния, как, например, у того португальца, осевшего в Голландии, Лопеса Суассо, который одолжил герцогу Вильгельму III два миллиона гульденов на организацию похода в Англию.

Труд работников и ремесленников, занятых на мануфактурах, оплачивались очень скверно; в особенности доля ткачей в начале XVII века была достойной сожаления. В одном только Лейдене гнездилось в разных норах около двадцати тысяч этих несчастных, которые за двенадцатичасовой рабочий день получали сущие гроши. Многократные бунты и громкие протесты несколько поправили их положение, так что в середине века они зарабатывали семь гульденов в неделю. Вознаграждение рыбака, ловившего селедку на рыбацкой шхуне, составляло пять-шесть гульденов, в то время как квалифицированные рабочие вроде корабельных плотников и каменщиков, особенно в больших городах, зарабатывали до десяти гульденов в неделю.

Нам ничего неизвестно о безликой массе бедняков, крикливых и пьющих горькую, мечущихся в вечной погоне за любым заработком, обо всех этих торговцах из-под полы, поденщиках, ходящих по дворам точильщиках и старьевщиках — названия их «профессий» сохранились в старых словарях. Надо полагать, однако, что в ремесле жизни они проявляли звериное упорство и решительность, и им, несмотря ни на что, удавалось удержаться на плаву.

Цены на картины, определявшиеся специфическими механизмами рынка, на котором сбывали произведения искусства, известны довольно хорошо благодаря опубликованным материалам богатейших голландских архивов.

Изобилие талантов в сотнях мастерских, существовавших почти в каждом городе Республики, привело к тому, что предложение картин было огромным и значительно превышало спрос. Художники работали под мощным прессом растущего числа конкурентов. Художественной критики не существовало; просвещенные слои общества не навязывали каких-либо определенных вкусов; все было очень демократично, но в результате нередко получалось так, что выдающийся художник оказывался в худшей материальной ситуации, чем его менее способные коллеги. Многочисленные спекулянты произведениями искусства руководствовались совершенно не эстетическими критериями.

Дж М. Монтиас, изучивший более полусотни инвентарных книг 1617–1672 годов в архивах Дельфта, подсчитал в своей недавно опубликованной книге, что средняя цена картины составляла 16,6 гульдена (неподписанной картины — 7,2 гульдена). Эти кропотливые расчеты достойны внимания, поскольку содержат ценную информацию общего характера. Попытаемся, однако, избавиться от этой статистаческой «правды» в пользу того, что существовало в единственном экземпляре, в чем пульсировала собственная кровь и что ни с чем несопоставимо, — то есть в пользу конкретных цен на конкретные картины. И тут нам откроется их удивительный диапазон и разнообразие.