Валерий Земсков - Образ России в современном мире и другие сюжеты

При всей фантастичности своих идей в мифе о «воскрешении отцов» Н. Фёдоров сделал важный шаг, связав теургию и сциентизм, духовное – с «вещественным», положив начало тому направлению, которое развивается в работах В. И. Вернадского, П. А. Флоренского, на начальной научно-технической основе – в сочинениях и опытах основателя космонавтики К. Э. Циолковского. Работы В. И. Вернадского, разрабатывавшего теорию универсальной эволюции, от биологического уровня – к уровню антропокосмическому, становятся известными во Франции. Французский математик, палеонтолог и философ Эдуар Леруа использовал идеи Вернадского. Он полагал, что оживление вещества и очеловечивание жизни – закономерный этап развития Земли, начиная с уровня геологического. Дальнейшая эволюция приведет к эпохе, когда решающее значение будут иметь мысль и дух. Леруа ввел в оборот понятие «ноосфера». В 1930-х годах В. И. Вернадский и П. Тейяр де Шарден написали одновременно работы о ноосфере (труд Вернадского – «Научная мысль как планетное явление», опубл. после смерти в 1977 г.). В теориях Леруа и Тейяра де Шардена итог эволюции – эсхатологический финал, предполагающий переход человеческого в дух и слияние с Богом. В русской культуре, казалось бы, столь прочно укорененной в религиозности, мы видим неожиданный поворот, но он не покажется столь неожиданным, если вспомнить о слиянии теургии и сциентизма у Фёдорова и Флоренского, о духовной почве исканий Циолковского.

Согласно зрелой концепции В. И. Вернадского, итоги эволюции от геохимии к биохимии, а далее к энергии человеческой мысли и к возникновению ноосферы придают космосу смысл и цель. Идеи Вернадского предполагают не эсхатологический финал и исчезновение человека, но его преображение. У Вернадского ноосфера имеет антропокосмическое содержание, т. е. «вещественное», «человеческое» сохраняется в претворенном виде. Можно сказать, что это еще один срез русской утопии, но в русском антропокосмизме было и реальное содержание: в русской теории и опытах космонавтики антропокосмизм увидел перспективу того времени, когда мировая наука обнаружит повсеместное наличие «тонкой мембраны», которая разделяет-соединяет вещественное и невещественное, разумное и неразумное, материальное и духовное и их взаимопереходимость. В сущности, западный вариант и русский вариант ноосферы не одно и то же. Они содержат различные варианты осмысления пока еще запредельного знания. Приведенные примеры обнаруживают, что в проблеме переводимости есть разные уровни – уровень слова, и уровень – более сложный – соотносимости на уровне семантики концептуальной, философской.

Современная философия в союзе с филологией предлагает создание словарей непереводимых терминов [76], которые обнаруживают «глухие» зоны некоммуникабельности в общеевропейском пространстве. Такие примеры приводит Мишель Эспань. В другом месте он ставит вопрос: возможно ли адекватное, « истинное » (курсив мой. – В.З.) импортирование (т. е. трансфер). Конечно, если иметь в виду «зеркальный» перенос, но такой трансфер невозможен и более того – не нужен. Ведь главное в операциях переноса – сотворчество различий, порождение новых смыслов, способных вернуться в преображенном виде в исходный контекст и тем самым продолжить культурное взаимодействие.

Вернемся к теме механизмов трансформации переносимых «объектов». Ю. М. Лотман писал о том, что основа переноса – аналоговые механизмы, т. е. побудительным мотивом для трансфера и исходным началом переработки является сходство между феноменами. Установление аналогии происходит путем сравнения, что предполагает разные уровни метафоризации, так как перевод с необходимостью – это переговор, «пересказ», парафраз. Это и есть орудия перевода из одной системы значений в другую. Отсюда неизбежные смысловые сдвиги, возникновение возможности оформления иного, нового «объекта», содержащего в себе какие-то черты воспринятого, но по смыслу нового, и возможность его возвращения в исходный контекст как чего-то узнаваемого, но иного.

Такое понимание взаимодействия дает возможность по-новому взглянуть на конфигурацию европейской культуры, увидеть ее сложное внутреннее строение. Сначала долгое время препятствием к тому была непроясненность значения русской культуры, слабое знакомство с ней, взгляд на нее лишь как на пока неосуществленное будущее, а затем ошибочное представление о России как «не-Европе» в связи с «гибридным» ее характером, открытостью в сторону Востока.