Пушкин полагает, что прогресс достигается не революциями, не насильственными переменами (он говорил о «страшной стихии мятежей» (XII, с. 335)), а естественным путем. Он хочет не смены существующих институтов, а их некоторого улучшения, более качественной их деятельности. Например, он пишет, что «цензура есть установление благодетельное, а не притеснительное; она есть верный страж благоденствия частного и государственного, а не докучливая нянька, следующая по пятам шаловливых ребят» (XII, с. 74).
В 1923 г. П.Е. Щеголев утверждал, что «в 1825–1826 годах Пушкин совершил переход от вольномыслия своей молодости к освященным традициями теориям отечественного патриотизма. В этом патриотизме не без напряжения, но со всею искренностью он укреплял себя и дошел уже до покаянного состояния, до мучительных раскаяний в заблуждениях своей юности всех порядков: религиозных, моральных и политических. В 1831 году, под ближайшим воздействием Жуковского и придворной среды, Пушкин завершил свой переход в сторону официального патриотизма и отшлифовал свой политический символ» [183]. Примерно о том же, хотя и не в столь жесткой форме пишут И. Сурат и С. Бочаров. Они считают, что к декабрю 1825 г. «изменились его социально-политические воззрения – радикальным увлечениям юности противополагалась теперь в его сознании более консервативная модель общественного развития» [184].
Но насколько справедливы такие выводы?
Пушкин за развитие страны, но постепенное; за заимствование у Европы, но умеренное, с учетом потребностей и специфики России. Он не восхваляет прошлое страны, нравы и обычаи ее жителей, не выступает в качестве апологета православия, стоит на просвещенческих позициях. Это реформаторская позиция, только очень осмотрительная, «постепеновская».
Сравним теперь пушкинские взгляды с булгаринскими. И в своих многочисленных газетных статьях, и в записках в III отделение Булгарин неоднократно высказывался на данные темы. Реконструировать его взгляды не сложно, только нужно проделать трудоемкую работу по ознакомлению с его многочисленными статьями и записками. Однако исследовательских работ на эту тему практически нет; кроме пионерской и весьма ценной диссертации Т. Коепника [185], рядом наблюдений которого я воспользовался, опереться почти не на что.
Булгарин в своих социальных взглядах следует просвещенческой идеологии. Он писал, что «поставляет прогресс в постоянном и постепенном совершенствовании нравственной природы человека просвещением, промышленностью и развитием средств к общему благосостоянию» [186]. В ходе этого движения люди познают мир и освобождаются от предрассудков, они начинают руководствоваться в своих действиях разумом. Для ускорения этого процесса нужно просвещать массы населения, предоставить им возможность получать образование и обеспечить материалом для чтения.
По Булгарину, накапливая знания и избавляясь от предрассудков, люди лучше понимают, что им действительно нужно и как достичь своей цели, они действуют более эффективно и приближаются к общему благоденствию; он писал, что любопытство «усовершенствовало род человеческий и ведет его к высокому предназначению» [187]. Всячески настаивая на том, что нужно учиться, и в частности в университетах, Булгарин писал, что тогда «просвещение, как теплота, сообщалось бы всем сословиям, к общей пользе, а истребление невежества и предрассудков упрочили бы общее благоденствие» [188].
Булгарин считал, что важнейшая предпосылка социальной стабильности и благоденствия – законность и правосудие. Он так формулировал свою точку зрения: «Для познания степеней благоденствия в существенном мире есть особый род барометра, составленного из двух трубок, в которых сохраняются просвещение и правосудие . По мере возвышения сих двух предметов возвышаются трудолюбие, промышленность, торговля, земледелие, народонаселение, богатство и довольство; а по мере понижения просвещения и правосудия и прочие предметы понижаются и упадают ниже точки замерзания <���…>». [189]
Залог процветания Булгарин видел в таких чисто буржуазных добродетелях, как трудолюбие и бережливость; он всячески подчеркивал необходимость жить скромно, без роскоши: «Все хотят богатства, и все знают, что для приобретения его надобно трудиться, а для труда нужны спокойствие и тишина, власть законов и сила власти» [190].
Насильственные действия, резкие перемены вредны. «Французская революция привела в восторг мечтателей, потом сковала сердца ужасом, и наконец результаты ее образумили образованное сословие. Люди убедились наконец, из опытов, что каждый насильственный переворот есть не что иное, как борьба невежества с умом, лени с трудолюбием, нищенства с богатством, ложного честолюбия с заслугою – убедились и раскаялись! Ум, трудолюбие, богатство и истинная заслуга вошли в свои права, или где еще не взяли должного перевеса, там стремятся к тому. Мы живем в эпоху благодетельного переворота, производимого в умах и сердцах европейцев опытностью, порожденною древом познания добра и зла. Мы теперь знаем, что свобода есть не что иное, как независимость состояния (т. е. верный доход) и охранение своего состояния и особы повиновением законам и властям, уважением к правительству и надеждою на него». Человечество «должно, следуя пословице: тише едешь, дальше будешь, идти ровным шагом, по пути, указанному законами отечества» [191].
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу