Абрам Рейтблат - Фаддей Венедиктович Булгарин - идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы

Писать о Булгарине трудно. Русская литература, ставшая совестью и самосознанием нации, заместившая и философию и политику, значит для нас так много, что литературные ценности давно уже перешли в разряд предельных. И если Пушкин, «солнце русской поэзии», в результате, по выражению Аполлона Григорьева, – это «наше все», то Булгарин вследствие того же фильтрующего исторического процесса отошел на противоположный полюс – это, если мыслить аналогичными формулами, – «ночь русской поэзии», «наше ничего». Как в Пушкине воплощены все высочайшие эстетические и этические ценности, так Булгарин стал символом абсолютного зла, аморальности и литературной бездарности.

Сошлюсь на современного критика, по словам которого сейчас «мы, безбожники и маловеры, ощутили живейшую потребность в поклонении национальным святыням <���…> исторические фигуры получают эмблематическое значение, так что любые попытки дать научно “демифологизирующее” освещение образам, скажем, декабристов или, скажем, Булгарина встретят (и встречают) почти единодушное неприятие: слишком прочно связались в отечественном сознании с первыми – национальное понятие о чести, бескорыстии и рыцарственной доблести, а со вторым – наше представление о том, до каких иудиных пределов может докатиться продажный писака…» [14].

Естественно, что давно уже любая попытка изучать Булгарина воспринимается как прямая или косвенная его реабилитация. Я вспоминаю тяжелое чувство от знакомства с хранящимися в РГАЛИ материалами литературоведа и историка Я. Черняка. Обнаружив, что одна из повестей Булгарина представляет собой памфлет на Пушкина, он начал работать над статьей (в конце 1930-х гг. им было написано около десятка вариантов), которая так и не была опубликована (что тоже весьма показательно). При чтении набросков поражает, как мучительно автор оправдывается в своем обращении к столь низменному предмету [15]. И дело не только и не столько во внешних препятствиях, которые Черняк хочет обойти, гораздо труднее ему преодолеть внутренние препоны, оправдаться перед самим собой.

Кроме того, начиная анализировать деятельность Булгарина, сталкиваешься со слабой разработанностью фактографической базы: в биографии «зияют провалы», одни утверждения мемуаристов противоречат другим, сам Булгарин, не отличавшийся щепетильностью при изложении собственной биографии, постоянно приводит разные даты, по-разному интерпретирует одни и те же свои поступки. За полтора века, прошедших со дня его смерти, никто не взял на себя труд критически сопоставить данные различных источников и хотя бы в общих чертах реконструировать его биографию.

М. Лемке, из известной книги которого обычно черпаются сведения о Булгарине, писал не научную работу, а памфлет, стремясь не понять его, а в очередной раз дезавуировать, и не осуществлял критическую проверку разнородных и зачастую противоречивых источников, а выбирал наиболее порочащие Булгарина сведения [16]. Советские исследователи, избегая «продажного писаки», обращались к нему лишь тогда, когда необходимо было прояснить те или иные эпизоды биографий Пушкина, Грибоедова, Лермонтова. Нельзя сказать, чтобы его игнорировали зарубежные авторы (в США защищены диссертации Г. Элкайра, Н. Васлефа и Ф. Мохи, в Польше вышла монография З. Мейшутович [17]), однако в них обычно анализируются произведения Булгарина, а попытка Мохи реконструировать биографию только на основе печатных источников, не обращаясь к архивам, не имела успеха [18].

И наконец, последняя трудность – сложность и противоречивость самого Булгарина. Когда начинаешь знакомиться с его произведениями и письмами, с воспоминаниями о нем и биографическими документами, образ его постоянно «ползет», «собрать» его и придать ему целостность чрезвычайно трудно. Посмотришь с одной стороны – перед тобой просветитель, искореняющий пороки и исправляющий нравы. Посмотришь с другой – видишь меркантильного издателя, превыше всего ценящего деньги. Только что перед тобой был прямодушный отставной улан, друг А. Бестужева и Грибоедова, и вот уже на его месте циничный агент, дающий советы по организации тайной слежки. Патриот Польши, много сделавший для пропаганды ее культуры в России, он резко обрушивается в своей газете на восставших земляков и подсказывает, как лучше вести военные действия против них. Подобных контрастов в булгаринской биографии много, причем только маскировкой и двуличием их не объяснишь.