«Блаженной памяти Роберта,
сына г. Роберта, Брауна, лондонского Купца,
по несчастию лишившегося жизни,
оступясь при выходе из Грота, Нептуна в Тиволи,
6 июля 1828. Лет ему было 21.
Будь осторожен, Читатель!
Роковая сия Случайность внезапно уничтожила
добродетельную и приветливую Юность
во цвете Здоровья и гордой Жизни.
Его безутешные Родители лишились прекраснейшего
Сына. Его Братья и Сестры, – нежного и преданного
Брата .
И вся Семья его и Друзья
понесли невосполнимую Потерю».
«ПодѢ сим камнем
покоится, тело бывшего
Императорской Российской Миссии,
псаломщика
Александра Рождественского»
«Артиллерии Капитан
Сергей Александрович
Захарьин. 1881–1944»
«Угодна бе Богови душа ея.
Незабвенной дорогой дочери
Анне Христофоровне Флеровой.
Родилась в Риме 18 авг. 1877 г.
Скончалась 12 апреля 1892 г.
До радостнаго утра покойся, милое дитя».
«Здесь похоронен красноармеец
Данилов Василий Данилович.
Верный сын Советского Народа,
участник партизанской борьбы в Италии.
Родился в 1919 г. в Калуге,
трагически погиб 6 января 1945 г.
VASSILY DANIELOVICH, 1919 † 6. J 1945 »
Richard Mason
Though on the sign it is written:
«Don't pluck these blossoms» —
It is useless against the wind,
Which cannot read
Принято считать, что русская поэзия переживает сейчас небывалый, необыкновенный расцвет; не так давно кто-то уже сопоставлял ее с серебряным веком, кто-то аж с золотым. Я и сама говорила что-то в этом радужном роде, выражаясь, возможно, чуть аккуратней, но радуясь не меньше прочих. И было чему: середина девяностых годов действительно стала чем-то вроде поворота руля.
Все изменилось тогда, словно в старой коммунальной квартире обнаружилась новая, никем не замеченная комната, которую можно обживать и заполнять по своему вкусу. Возможность одновременного существования не трех, не пяти, а пятнадцати-двадцати больших авторских практик казалась невероятной удачей (особенно после стесненности начала девяностых годов, когда у всей поэзии сразу словно ломался голос или кончался воздух; не говорю здесь о нескольких значимых исключениях, которые для меня кажутся скорее подтверждением катастрофичности тогдашнего фона). Вскоре постоянные разговоры о цифрах (шесть у нас хороших поэтов или шестьсот, пятнадцать или двадцать пять) оказались приметой нового десятилетия; но задолго до этого привычной стала уверенность в наличии выбора, товарного ассортимента – есть и ситец, и парча, и то, и это, на любой вкус, цвет и нрав. Ощущение тепла и надежности, которое такая картина дает, – вещь естественная и невинная, но возникает оно обычно по другим поводам. Окажем, при походе в районный супермаркет, рай наличия, где отсутствие на полке какой-нибудь гречки должно ощущаться покупателем как зияние, черная прореха в ткани мироздания. Строго говоря, назначение поэзии как раз в том и состоит, чтобы быть такой прорехой, черной дырой, ведущей бог весть куда и с какими целями, усиливая неуют и уж если предлагая утешение – то очень специального свойства. Но странно было бы и не порадоваться, не так ли? И вот русская поэзия не просто оказалась хорошей и разной, но и позволила себе это осознать. И тут же, неожиданно для себя самой, превратилась во что-то вроде ВДНХ – праздничную и пеструю панораму собственного изобилия.
Откуда тогда растущая неловкость, ощущение, что картина общего праздника сильно искажена, если не фиктивна? Рыночные механизмы функционирования поэзии, как их принято описывать, объясняют и оправдывают существование литературных кланов и союзов, вражду партий, литературную борьбу со всеми ее потерями. Но не ту особенную воспаленность, которая отличает в последние годы любой разговор о стихах, выравнивая по одной гребенке СМИ и блоги. Ее и вправду объяснить нелегко – количество издательств, журналов, площадок для высказывания, поэтических серий огромно, места много всем, а разнообразие не должно бы располагать к горечи: какая вражда может быть у мясного ряда с зеленным, а у павильона «Космос» с «Коневодством»? Но ощущение какого-то неназванного, незамеченного искажения, обиды, несогласия с происходящим становится общим – и оказывается едва ли не той самой точкой консенсуса, о невозможности которой так долго говорили критики. Это чувство – «все не так, ребята» – объединяет эстетические платформы, которым в страшном сне не пришлось бы догадываться друг о друге, и делает союзниками авторов, у которых нет больше ничего общего.
Читать дальше