Журнал КЛАУЗУРА - Избранное - О театре, кино и ТВ. Рецензии и обзоры

Сцена из спектакля. Фото предоставлено автором статьи

Мозес Пендлтон родился и вырос в Северном Вермонте, на ярмарке графства Каледония выставлял коров. Так с тех пор и пошло – он берётся за любую работу, превращает её в балаган, цирк, цветомузыку и главное – вносит в сценические образы бесконечную фантазию. Настоящая фантазия именно такая, бесконечная, её невозможно замкнуть и спрятать раз и навсегда. Рано или поздно фантазия приносит мировую известность, так что труппа MOMIX, придуманная Пендлтоном в 1981 году, известна во всём мире, да и к нам приезжала, раз пять за пятнадцать лет. Человек с фантазией всегда интересен другим деятелям искусства, размах творчества Мозеса Пендлтона впечатляет. Он ставил «Тутугури» по произведениям Антонена Арто на сцене Немецкой Оперы, создавал пластику образа Юродивого в опере «Хованщина», в постановке Юрия Любимова в театре «Ла Скала», создавал программу «Аэрос» для сборной Румынии по спортивной гимнастике, для церемонии закрытия зимних Олимпийских игр в Лейк-Плесиде, ставил видеоклипы для Принца и Джулиан Леннон, много работал в кино и на телевидении. Труппе MOMIX удаются пластические этюды, иллюстрации метаморфических идей Пендлтона. Они – пять девушек и пять юношей, хорошо представляют собственную эротичность и доносят это представление до зрителей. Донести безбрежный эротикон без ущерба для понимания позволяет идеально выверенный свет, который в «Ботанике» особенно важен. Проекция розы на экран, в супер HD качестве, намертво привязывает глаз – но работа со светом, подсветка тел актёров всё – таки сильнее действует. MOMIX это не IMAX.

После «Ботаники» на Чеховском все девушки превращаются в цветы, страшно ходить по раскалённому городу, ведь он наполнен голоногими цветами. Огромные хризантемы, пеоны и гвоздики олицетворяют человеческие тела. Растительный метаморфоз спектакля не выстраивается в последовательную сюжетную форму, но зачем оно надо? Ведь благодарный московский зритель хлопает безудержно после каждого этюда. На подоконниках зрительниц ещё и не такие цветы обитают, но не хватает в жизни городской смелых превращений. Метаморфизируют актёры с размахом теорий Гёте. Огромные прозрачные, белотканные пестики вырастают из колыхания покрывшей сцену материи, тычинки превращаются в девушек, одна из которых, на пару со спящим Адамом, вдруг исполняет неизбежное библейское творение – ведь пока адамы спят, евы всегда проглатываются, поглощаются скелетом бронтозавра, чтобы наделить плотскими смертоносными костями финальную стадию космического метаморфоза цветов. Самое интересное было то, что додумано Пендлтоном поверх, из – под книги Бытия. Адам блаженно спал себе на свинцовом камне, а Ева была нераздельна от багрового лишайника, но пришло время стать Еве (Жизни) смертным ребром и ожили камни – лишайники, вцепились намертво в выдирающих себя из допотопной природы человеков. Конечно, это лишь одна десятиминутная сцена, но Гёте бы позавидовал, ведь в конце мелькнул сильный образ недоморфоза, недомутации: если Ева какая не встроится в кости, дарованные бронтозавром – кощеем, останется с живым растительным духом, то не видать ей освобожденья в перспективе истории. Она будет страшно содрогаться в вечных конвульсиях, в вечных объятиях вцепившегося мёртвой хваткой бордового царя мхов и камней.

Вполне может быть, что создатели «Ботаники» не думали, ни о библейском метаморфозе, ни о кощее бессмертном, ни о катастрофе вочеловечевания во впечатлившей меня сцене, но – благое дело, фантазия режиссёра разрешает каждому дать себе своё, отдельное, своеобразное объяснение танцев. Всё – таки танцев? Это такие же танцы, что мы видели на Чеховском у Матюрена Боулза в «Смоле и перьях» и «Неподвижных пассажирах» Филиппа Жанти, – если сравнивать не по технике и способе движений, они совершенно разные, – но по склонности выразить смысл через свет, музыку, сценографию и владение телом, обойдясь без слов. Жанти использовал кукол, у Боулза настоящие акробаты превращали подкидную доску в летучего голландца, бесприютный корабль Земли, а в «Ботанике» этюды «покажи мне страуса» дошли до стадии череды ярких световых шоу, вспышек танцев с предметами, символизирующими связь с миром мифа и природы. Действительно, это даже детям можно смотреть – универсальное вожделение пчёл – мужчин к девочкам – цветам, под попсовую, но позитивную world – музыку. Заключительный танец с оранжевыми змеями – тычинками – языками – усами – антеннами затронул, зрительно, очень простые и древние ощущения, каковые почти не поддаются схватыванию рассудком, хотя бы и эстетствующим. Когда пышный подол женского платья логически и зрительно выводится из скручивания, сверху вниз, огромного алого цветка, то сам рассудок холодно отстраняется, остраняется, сторонится странной тайны допотопной, добытийной жизни человеков – цветов, человеков – насекомых. Но то, чего чурается рассудок, жаждут глаза – не оторвать глаз от удвоенных зеркалом паукообразных форм танцующей лёжа – на – зеркале, в луче света. Не оторваться от танцующих в темноте, светящихся рук и ног, не отрешиться от мысли – хищные формы человека, хоть и красивы остатками растениевидности, но вожделенье правит ими, цветами ж правит света мир.