Вильгельм Грёнбек - Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев

Существует лишь одна страсть, способная высвободить эту накопленную энергию: месть.

Реакция германца на то или иное событие зависит от того, что произошло в прошлом или произойдет в будущем; от события, случившегося с ним или с его предками, или от события, которое поможет улучшить положение его самого или его потомков. Он не живет моментом, он использует этот момент для рассуждения: поможет ли оно достичь цели или нет? Он не испытывает ненависти к какой-нибудь вещи из-за нее самой или по своему желанию; ибо если он получает шанс отомстить, отказавшись от ненависти, то он изгоняет ее из своей души; если же он видит шанс использовать ее себе во благо, то его ненависть выплескивается наружу. Однако это вовсе не означает, что германец выходит из себя, стремясь возместить нанесенный ему ущерб.

Мститель прежде всего остается сыном, мужем, отцом и членом общины; дело заключается вовсе не в том, чтобы забыть на какое-то время о своей человечности; наоборот, все свои человеческие качества он вкладывает в дело мести и ведет себя соответственно. Именно в эти моменты безудержного отстаивания своих прав тевтон поднимается до морального величия – и в этом заключается для нас проверка на способность понять его. В отношении тевтона к жизни имеется что-то, что с первого же взгляда заставляет нас забыть о фамильярности, и если в наши дни мы не ощущаем исходящего от него холодка, то это лишь благодаря романтической литературе XIX в.

Охваченные любовью, поспешной и нерассуждающей, поэты и историки сгладили сильные и своенравные черты героев саг, превратив эти суровые фигуры в банальных героев и любовников. Древние характеры были бездарно модернизированы – чтобы сделать их более приемлемыми для восприятия современным человеком. Жестокость и непримиримость северян оказалась в тени их героических поступков и великодушия; при общем молчаливом согласии их стали считать недостатками характера, в то время как на самом деле эти качества были заложены в основе их культуры. При первом взгляде на повседневную жизнь германцев они покажутся нам узколобыми и бесчеловечными. Однако то, что мы называем ограниченностью, на самом деле является цельностью характера. Эти суровые северяне были справедливыми, набожными, милосердными, отличались моральной устойчивостью, но всего этого было недостаточно, чтобы оставаться людьми в современном понимании этого слова.

Человеческая природа германца вовсе не похожа на природу современного европейца – отсюда наша настороженность, которую не смог преодолеть никакой романтизм. На Севере европеец, даже наслаждаясь гостеприимством, испытывает некоторую обеспокоенность; в Элладе он ощущает себя дома. Герои Гомера, в сравнении с викингами, кажутся нам друзьями, близкими по духу людьми; борьба и похвальба, страдания и плач его героев и героинь гораздо ближе нашей плоти и крови, чем целеустремленное поведение мужчин и женщин, описанных в сагах. Мы называем это поведение естественным и человеческим, поскольку германцы овладевали жизнью шаг за шагом, находя время жить одним днем, отдаваясь удовольствию и боли и выражая свои чувства в словах. Боги эллинов не сильно отличаются от того, что мы в самые лучшие и в самые худшие свои моменты приписываем высшим силам. В эпическом наследии Эллады мы узнаем устремления нашего времени; в словах греческих поэтов и философов мы находим отклик, который приносит утешение в момент кризиса.

Причину этому найти не трудно: наша близость к Элладе – это близость родственников. Основной поток наших мыслей и идей шел с юга; и как бы далеко мы ни ушли от классических стандартов, в разных вопросах интеллектуальная и религиозная история Европы и, в не меньшей степени, ее экономическое и социальное развитие удерживали наш курс в русле эллинизма и Рима эпохи эллинизма.

Германцы нас отталкивают, потому что их идеи не соответствуют нашим личным потребностям; но это инстинктивное отвращение в то же самое время объясняет и их скрытую притягательность для нас, которую не удовлетворило до конца романтическое возрождение XVIII–XIX вв. Характерная для германцев сосредоточенность на самих себе обнажает в нас самих узость мышления иного рода; всякий раз, когда мы сталкиваемся с людьми другого типа, один камень из фундамента нашего самодовольства выпадает. Нас поражает не очень приятная мысль, что наша цивилизация не исчерпывает все возможности жизни; у нас рождается подозрение, что сложность наших проблем порождается тем, что мы порой принимаем свое представление о реальности за саму реальность. Мы начинаем понимать, что за нашим горизонтом раскинулся целый мир, и, по мере того как растет осознание этого, у нас возникает подозрение, что некоторые наши проблемы являются проблемами нашего восприятия; наши вопросы часто приводят к пустым рассуждениям, вместо того чтобы раскрыть перед нами всю полноту и широту вечности. Причина этого может заключаться в том, что мы пытаемся сложить целое из отдельных кусочков, а не стараемся понять жизнь как нечто целое. И наконец, когда мы научимся смотреть на мир с новой точки зрения, открывая для себя дали, которые были спрятаны от наших глаз, то, возможно, обнаружим, что Эллада тоже включала в себя больше идей, богатств, а также тайн, чем думали наши философы; в конце концов, мы, вероятно, были не менее романтичными в нашем представлении о Греции, чем в представлении о тевтонах и других примитивных народах.