Array Сборник: Владимир Шаров: По ту сторону истории

Владимир Шаров (1952–2018) был тем писателем, каждая книга которого меняла представление о том, что такое русская история и какая литература может ее освоить. Трудно найти другого такого автора, который сочетал бы столь радикальный художественный эксперимент с философским традиционализмом. Сочетание это производило и производит ошеломительный эффект, подрывая любые читательские ожидания и создавая каждый раз новую систему координат.

Как личность и как автор он вобрал в себя несколько интеллектуальных и культурных традиций, без которых нельзя понять Россию ХХ, а возможно, и XXI века.

Он был внуком евреев-революционеров, его ближайшие родственники прошли через ГУЛАГ, а многие и сгинули там. Рассказы о ГУЛАГе он слышал с раннего детства. Независимо от того, писал ли Шаров впоследствии о Новом Иерусалиме XVII века или же о Восточной Сибири века XIX, его главная цель состояла в рефлексии и свидетельстве об этом «горячем» не прошедшем прошлом, а шаровские художественные тексты полностью соответствовали его собственному определению «настоящего романа» – они были «детьми катастроф», «цветами зла», выраставшими из «поразительного по ужасу и трагизму опыта, который Россия пережила в ХX веке» 1 1 Иваницкая Е. Абсурд нашей жизни. Интервью с Владимиром Шаровым // Московские новости. 2002. № 39. См.: http://www.litkarta.ru/dossier/absurd-nashei-zhizni. и полная история которого еще не написана. Причудливые, так часто приводящие в изумление читателей размахом и неожиданностью воображения исторические фантасмагории Шарова направлены на подрыв всякой попытки под(от)редактировать, цивилизовать, «причесать» и перекроить по более комфортабельной мерке неудобное тоталитарное прошлое, окончательного расставания с которым в России так и не произошло – в современной русской культуре оно, напротив, угрожающе часто становится предметом ностальгических воздыханий.

Шаров писал свои тексты, задаваясь прежде всего вопросом об истоках и причинах русской революции и советского террора. Те преемственные связи, которые были всегда важны для него на уровне семьи, он выявлял и восстанавливал в перспективе философско-религиозных корней русского террора. И в этом смысле Шаров, не причисляя себя ни к христианам, ни к иудеям, но прекрасно зная Ветхий и Новый Завет, явно наследовал традиции религиозного осмысления русской истории. Библия для Шарова – главная книга человечества, и каждый его роман представляет собой так или иначе (один из любимых шаровских фразеологизмов) комментарий к Священному Писанию.

Володя воспитывался в кругу либеральной советской интеллигенции, к которой принадлежали его родители, и прежде всего отец – писатель и журналист Александр Шаров. Живя в московском писательском доме у метро «Аэропорт», Володя хорошо чувствовал эту культуру, с ее самоироничной этикой и непочтительным фольклором, любил ее, хотя и не растворялся в ней. Тем скандальнее прозвучал разрыв с, казалось бы, родной ему интеллектуальной средой. Разрыв этот произошел довольно рано, в 1993‐м (недаром многие статьи в нашем сборнике обращаются к этому эпизоду), когда «Новый мир» – постоянным автором которого был еще его отец – сначала опубликовал один из лучших романов Шарова, а затем резко раскритиковал его.

Число его верных читателей росло с каждым новым романом, но его популярность была подобна закрытому клубу: сюда допускались только те, кто научился наслаждаться трудным чтением и пониманием Шарова, посторонним вход был воспрещен.

Цель настоящего сборника, в котором академические исследования соседствуют с эссеистическими и мемуарными текстами, – приоткрыть двери «закрытого клуба»; помочь тем, кто уже любит и знает творчество Шарова, и тем, кто хотел бы узнать о нем больше; понять этого замечательного автора, написавшего девять романов, две книги эссеистики и две книги стихов и ставшего, возможно, самым оригинальным прозаиком в современной русской словесности.

Шаров произвел революцию в жанре исторической прозы. Причем не только русской. Созданный им тип исторического романа не вписывается ни в одну из известных жанровых рамок. Роман Шарова не является ни реконструкцией прошлого, ни сочинением в жанре альтернативной истории, ни приключениями на фоне исторических декораций, ни иллюстрированием историософских абстракций. Хотя в его романах можно найти и то, и другое, и третье – и что-то еще, с трудом поддающееся определению. Авторы статей, включенных в раздел «История: поэтика и эстетика», разгадывают тайну созданного Шаровым типа исторического письма – одновременно фантастического и документального, философского и пародийного, трагического и до слез смешного. Авторы же тех статей, которые вошли в раздел «История: философия и политика», ищут ответы на вопрос о том, как шаровское небывалое историческое письмо изменяет наше понимание России и как его идеи соотносятся с мыслями его предшественников и учителей, от Толстого до Платонова.