Аркадий Недель - Нежелательный контент. Политическая власть в эпоху возникновения новой антропологии

Елена Фанайлова: Когда Гасан Гусейнов говорит о языке гнева и гражданского сопротивления, о бранном слове у людей, которые считают себя абсолютно деполитизированными, в уме возникают и лозунги 1968 года, типа «запрещается запрещать» (там были и гораздо более радикальные высказывания), и девиз «белоленточного» движения «вы нас даже не представляете». Последнее, что я видела, это протесты антифа против задержаний на протестах и пыток в Питере. Что мы скажем о языке, которым народ пытается говорить с властью?

Аркадий Недель: Я не согласен с тезисом Гасана Гусейнова о том, что существует противоположное устройство языка. Мне кажется, что Гасан в этом смысле романтик, считающий, что язык – божественное устройство, которое нас не предаст, не оставит в тяжелую минуту. Если бы это было так, то у нас не было бы многочисленных примеров: Средневековье, сегодняшняя Северная Корея, все эти режимы, где высказывания народа не существует. Даже если в языке есть противоположное устройство, то его очень легко переформатировать, или просто оттуда изъять.

Елена Фанайлова: При помощи телевизора?

Аркадий Недель: При помощи чего угодно – проповеди, телевизора, масс-медиа и так далее. Практически из любого народа в очень короткие сроки можно сделать послушное стадо или, по крайней мере, людей, верящих в то, что есть власть.

Елена Фанайлова: В народе есть много недоверия к власти. Расщепление, как говорят социологи: люди одобряют Путина, но не доверяют ему.

Дмитрий Доронин: Гасан Гусейнов говорил о языке протеста. Язык власти – это и язык подчиненных власти, и язык протеста – частный случай ответа тех людей, которые взаимодействуют с властью. Поэтому я еще раз подчеркнул бы, что в нашей беседе идет речь не столько о языке, сколько о речи, о коммуникациях, когда власть разговаривает с подвластными, и что в итоге получается, какие цели она ставит. Недавно у нас с коллегами была небольшая дискуссия о концепции общественного договора, и они считали, что в голове у наших сограждан она содержится на некоем сознательном уровне. На мой взгляд, это спорно, и вряд ли политическая рефлексия граждан дорастает до концепции общественного договора. Когда мы приезжаем, например, в Республику Алтай, встречаем чистой воды мифологему – плохие бояре и хороший царь.

Это мифологема, которая основана на обыденном восприятии. Язык подчиненных – не всегда язык протеста, это частный случай, причем часто маргинальный. Во многих случаях язык власти изобретается не самой властью и спускается подчиненным, а власть использует уже имеющийся язык обычных людей. Творцом языка власти во многом являются сами подвластные, сами подчиненные. У власти находится та или иная личность, и народ это интерпретирует. Народ должен как-то использовать власть, и, если мы имеем на Алтае или в Туве шаманов, мы 100 %-но будем иметь рассказы о том, как шаманы лечат президента или еще кого-то великого. То есть конкретные люди в глубинке, используя ситуации и знаки, которые посылает окружающая реальность, используя алтайские, марийские или русские мифологемы, переваривают то, что с ними происходит. А еще рядом находится Китай, и они постоянно боятся, что Китай к ним может вторгнуться, все это запускает разные страхи и мифологемы.

Аркадий Недель: Власть, конечно, использует язык народа, но я радикализировал бы ваш тезис и сказал, что народ всегда говорит языком власти, у народа в этом смысле своего языка нет. Взять тот же Советский Союз: посмотрите, как даже диссидентское движение, люди, которые были против власти, использовали ее язык. Народ, как подчиненный, читает газеты, смотрит телевизор, ходит в кино, и все это, так или иначе, языковые каналы, по которым власть разворачивает себя и учит народ. И здесь огромный парадокс. Вы, даже будучи в той или иной степени в оппозиции, вынуждены говорить с властью на ее языке, поэтому вы находитесь в проигрышной позиции. Чтобы выиграть, нужно придумать новый язык или метаязык, на котором вы будете говорить с властью. Здесь идут очень мощные и сложные семиотические игры.

Дмитрий Доронин: С моей точки зрения, не существует жесткого, фундаментального разрыва между языком власти и языком народа. Вы сказали, что у народа нет политического языка. Если посмотреть на власть как на отношения доминирования и подчинения, как ее рассматривают Фуко, Бурдье и так далее, то политический язык, язык власти, отношения с властью есть везде, ими пронизана жизнь людей. Если мы приедем в любую деревню, то увидим там иерархичность в социальных отношениях, социальные институты или их зачатки, мы видим отношения доминирования, структурации, управления. Язык государственной власти (а мы, видимо, пытаемся именно о ней говорить), конечно, является преемником всех предыдущих языков власти, поэтому разрыва нет. Как, например, христианство ничего нового в языке не придумывает, оно как бы добавляет к старому языку новые интерпретации.