Витторио Страда: У истоков «социалистического реализма» (горьковская концепция истории русской литературы)

С идеологической точки зрения «История русской литературы» Горького примыкает к философии Богданова, что явствует из вступительных замечаний, и одновременно полемически направлена против веховцев, часто упрекаемых за отход от марксизма к либерализму. Но эта работа, хотя и связана с вышеописанным историко-литературным контекстом и только что очерченным контекстом политико-идеологическим, не имеет преходяще-злободневного значения и представляет собой центральный момент всего горьковского подхода к русской литературе, то ядро, с которым можно связать все другие его выступления историко-литературного характера этого периода и которое, в сущности, осталось в нем неизменным. Его полемические статьи о Достоевском тоже могут быть лучше объяснены в свете «Истории русской литературы», где, напротив, Достоевскому уделено мало места. Самые идеи будущего соцреализма находят себе предпосылку в этих лекциях, равно как и в других статьях Горького этого периода.

Определение литературы, которым открывается «Введение», дано в духе богдановского эмпириокритистического марксизма: литература есть «образное выражение идеологий», то есть «чувств, мнений, намерений и надежд» общественных классов и групп: она «старается организовать (социальный) опыт», когда он уже организован «в формы религиозные, философские, научные» и «пользуется для своих целей всем опытом нации, класса, группы» note 3 (1). Если литература организует общественный опыт и является орудием этого, то индивидуальность всегда есть «результат социальной группировки» и находит «источник психической энергии» в «коллективе» (3). Писатель - это человек, особо насыщенный опытом и поэтому его «вместилище опыта», «так называемая душа», настолько обильна впечатлениями, наблюдениями и чувствами, что заставляет его организовывать их «наиболее экономно», то есть в образах (4). Из этих предпосылок вытекает очень важное следствие, позволяющее понять последующие суждения Горького об отдельных русских писателях: если примат закрепляется за социальным опытом коллектива, тогда очевидно, что тем больше писатель, чем больше и значительнее коллектив и чем преданнее ему писатель, преодолевший всякую субъективность, иначе говоря, «чем решительнее отказывается писатель от своей личности, тем легче теряет он мелкое и ничтожное и глубже и шире открывается его восприятию значительное, объективное в окружающем его мире» (4). Эстетика Горького категорически антисубъективистская и склонна отрицать личный мир писателя, поэтому, как мы увидим, из русских писателей он будет критиковать Гоголя и Достоевского как наиболее, по его мнению, «субъективных».

Такой «антисубъективизм», в горьковском понимании, выходит за рамки индивидуальной субъективности и захватывает также явление, которое мы можем назвать «классовой» или «групповой» субъективностью. Эти горьковские взгляды стоят того, чтобы их проанализировать, так как от них берет начало специфическая концепция русской литературы и ее отличия от литературы западноевропейской. Богатство опыта ставит писателя в противоречивое положение, поскольку требует «широких организующих идей», «враждебных узким целям групп и классов» (4). Поэтому у русского писателя всегда «избыток» мыслей, остающихся за пределами его мировоззрения и противоречащих ему. Горький утверждает, что такое противоречие наблюдается «даже» у западноевропейских писателей, таких, как Диккенс или Бальзак, и объясняет причины этого «даже»: западный писатель - «человек более стройной психики, чем писатель русский», ибо на Западе писатель «более тверд в защите воззрений своего класса» в силу устойчивости междуклассовых отношений, принявших характер традиции, в то время как в России эти отношения «лишь только начинают слагаться» и «пока еще неясны для писателя» (4). Таким образом, получается, что «классовый субъективизм», как мы это определили, в русской литературе слабее, чем на Западе, что доказывается тем, что русская литература - «это по преимуществу литература вопросов», спрашивающая «что делать?» и «кто виноват?»

Русская литература может быть разделена на две социальные линии, каждая из которых выходит за пределы специфически классовых интересов, -дворянства, которое, однако, по «социальной необходимости» проповедовало демократизм, - и разночинства, тоже выходившего за пределы своей «классовой субъективности» и бывшего просто «демократическим», а «по социальной необходимости» проповедовавшего социализм. Эта ситуация придала русской литературе такой универсальный характер, что заставила ее проблематично взглянуть на русскую жизнь и в то же время толкала обе социальные группы - дворянскую и разночинную интеллигенцию - в сторону третьей общественной силы - к народу, без которого они не были в состоянии разрешить собственных исторических задач. Такое воззрение на распределение русских общественно-социальных сил рождает ведущую идею горьковской «Истории русской литературы» в целом, а именно, идею, что и дворяне и разночинцы стараются разбудить энергию народных масс, чтобы использовать ее в собственных целях для завоевания политической власти, отводя при этом народу роль простого орудия и одновременно идеализируя его в романтически-христианском или народническо-революционном духе, но не признавая за ним роли центральной и самостоятельной силы, которую, по мнению Горького, признает за ним только социализм и, можно добавить, только богостроительство выдвинет на первый план.