Марина Михайлова - Эстетика классического текста

Сторонникам герменевтического подхода [11] См., наир.: Горелов П. Г. Кремнистый путь. М., 1989; Гулыга А. В. Уроки классики и современность. М., 1990; Левидов В. А. Художественная классика как средство духовного возрождения. СПб., 1996. нередко оказывается присущ своего рода эссенциализм: они склонны принимать классику как непосредственную данность, не интересуясь ни уяснением ее внутренних особенностей, ни раскрытием ее культурных механизмов. Целью своих размышлений они часто ставят определение гуманитарного значения классики, которое, как правило, сводится к ее «социально-критическому пафосу», «устремленности к нравственному идеалу» [12] Гулыга А. В. Указ. соч. С. 3. , благотворности для «выработки цельного миросозерцания» и «духовной жизни нации» [13] Горелов П. Г. Прежде всего – спасение // Горелов П. Г. Указ. соч. С. 243. . Классика, таким образом, воспринимается как гарант сохранения в культуре основных интеллектуальных, нравственных и эстетических ценностей. Тезисы эти в целом не вызывают особых возражений, однако подобные работы не отвечают на вопросы, что же такое классика и почему она способна оказывать столь мощное воздействие.

В основании рецептивного подхода лежат работы В. Изера, Р. Ингардена, X. Р. Яусса. С точки зрения рецептивной эстетики зрелого периода, произведение (актуализированный текст) принципиально диалогично: «Опыт искусства представляет собой превосходный путь узнать чужое Ты в его Другости и, с другой стороны, в нем – собственное Я» [14] Яусс X. Р. К проблеме диалогического понимания // Вопросы философии. 1994. № 12. С. 105. . Поскольку смысл произведения рождается в диалоге читателя с текстом как результат движения эмпатии и его последующей рефлексии, он всегда историчен. Первоначальное эстетическое понимание (эстетическая импликация) обогащается и уточняется в истории, и в результате текст может приобрести статус классического: «Историческая же импликация состоит в том, что понимание первых читателей может продолжиться и обогатиться в цепи рецепций, соединяющих поколение с поколением, предрешая тем самым историческое значение произведения, выявляя его эстетический ранг» [15] Яусс X. Р. История литературы как провокация литературоведения ⁄⁄ «Новое литературное обозрение». 1995. № 12. С. 56–57. . В противоположность Гадамеру, который видел в классике постоянное возобновление «вневременного настоящего», Яусс не усматривает структурных и онтологических оснований классичности текста и понимает последнюю только как результат истории восприятий: «Если классическое, по Гадамеру, само по себе, в постоянном самоопосредовании должно преодолевать историческое расстояние, то возникающая вследствие этого перспектива гипостазированной традиции не позволяет увидеть тот факт, что классическое искусство еще не было классическим во время своего появления и, более того, само открыло новые способы видения и оформило новый опыт, который только с исторической дистанции – в узнавании уже знакомого – пробуждает впечатление будто бы выраженной в произведении искусства вневременной истины» [16] Цит. по: Зоркая Н. А. Рецептивная эстетика // История эстетической мысли. В 6 т. Т. 5. Буржуазная эстетика XX века. М.: Искусство, 1990. С. 97. .

В рамках рецептивного подхода становится возможным описание разных типов формирования классического канона. Так, Т. Росс вводит различение между риторической моделью канона, основанной на производстве (production), ориентированной на воспроизведение образцовых приемов письма и свойственной старым культурам, и объективистской моделью, основанной на потреблении (consumption), ориентированной на интерпретацию классических текстов и свойственной модерну [17] Ross Т. The Making of the English Literary Canon: From the Middle Ages to the Late Eighteenth Century. Montreal and Kingston, 1998. P. 6. .

Тезис рецептивной эстетики об историчности классики и зависимости объема этого понятия от читательского восприятия не вызывает сомнений, но с решительным отрицанием классических свойств, или хотя бы предпосылок классичности, в самом тексте трудно согласиться. Другое уязвимое место рецептивной теории, во многом убедительной и адекватной, состоит в попытке реконструкции неких моделей усредненного читателя с их горизонтами рецепций. Принадлежность к одному поколению, социальному кругу и даже интеллектуальной школе вовсе не гарантирует общности литературных восприятий, которые в огромной мере зависят как от персонального читательского опыта, который совершенно непредсказуем (кто знает, какие книги оказались на чердаке того дома, где мы проводили в детстве дождливое лето?), так и от множества других факторов, включая психофизические особенности конкретного человека. Всякий раз, когда мы пытаемся установить твердые закономерности литературы, мы встречаемся с сопротивлением материала, обладающего свойствами самовозрастающего логоса. К литературе много более приложимы суждения типа «и…, и….», чем «или…, или…», жесткие интерпретативные конструкции она опровергает.