Владимир Большаков: Кофе и круассан. Русское утро в Париже

Во время своей поездки по Франции Фонвизин стал свидетелем знаменитого визита Вольтера во Французскую академию и его избрания ее директором, после чего и восьми дней не прошло, как Вольтер умер в том самом доме на берегу Сены, напротив Лувра, куда провожал его народ с факелами после представления его последней трагедии «Ирена, или Алексий Комнин». Эта манифестация Фонвизина потрясла. Но поди поделись таким чувством с вельможным графом. Не поймет! Учитывая это, Фонвизин в своем письме Панину описывает прибытие Вольтера в Париж в 1778 году с известной осторожностью, как бы отстраняясь от «вольтерьянца» номер один, подчеркивая, что не на него лично, а на «народ здешний» прибытие Вольтера «произвело точно такое… действие, как бы сошествие какого-нибудь божества на землю. Почтение, ему оказываемое, ничем не разнствует от обожания». Как опытный придворный и неплохой политик, Фонвизин сразу увидел, чем это обожание чревато. Он предупреждал Панина: «Я уверен, что если б глубокая старость и немощи его не отягчали и он захотел бы проповедовать теперь новую какую секту, то б весь народ к нему обратился…» Фонвизин информировал Панина обо всем, в те дни происшедшем, весьма подробно и даже направил ему портрет Вольтера с припиской о том, что долго великий философ и писатель из-за пошатнувшегося здоровья и возраста «не протянет». Считается, что он не просто ездил лечить жену в Монпелье, а был послан секретным ведомством, которое курировал Панин, во Францию с особой миссией — посмотреть, как там у них с революционной ситуацией.

Автор «Недоросля» не только из стремления засвидетельствовать свою благонадежность с таким небрежением писал о демократических умонастроениях французов. Как и многие в России того времени, он считал, что демократия в нашем отечестве не привьется. Фонвизин, конечно, был много лучше других вельмож. Он понимал, что «надобно отрешись вовсе от общего смысла и истины, если сказать, что нет здесь (во Франции, в частности, и за границей вообще. — В. Б.) весьма много чрезвычайно хорошего и подражания достойного». Но к тому добавлял: «Все сие, однако ж, не ослепляет меня до того, чтобы не видеть здесь столько же, или и больше, совершенно дурного и такого, от чего нас боже избави…»

«Письма из Франции» современники Фонвизина прочитали не сразу. Но в архивах Панина они пролежали недолго и уже в конце XVIII века были изданы. В наше расхожее представление о французах, увы, вошли многие из фонвизинских «хлесткостей», в то время как объективные его наблюдения были забыты. Без умысла автора сложился тот «стереотип», который использовался затем для формирования отрицательного отношения не к Франции как таковой — французский язык и культура вообще в российском дворянстве нередко почитались выше всего русского, — а к происшедшим там в 1789 году революционным переменам и к их активным участникам.

Странным образом этот стереотип, который окончательно утвердился в результате войны 1812 года и оккупации Франции русскими войсками, запечатлелся в национальном сознании. Когда произносится слово «француз», у многих почему-то возникает образ беспутного любителя поволочиться, выпить и погулять, повесы, отлынивающего от работы, краснобая, которому неважно, о чем говорить, лишь бы почесать языком. Увы, именно такой почти опереточной персонаж — главный герой фонвизинских «Писем из Франции», хотя, впрочем, и не единственный.

Каков же все-таки француз на самом деле? Насколько далек созданный Фонвизиным его образ от сегодняшней реальности и где он все-таки к ней близок?

Месье Дюпон — мой хороший знакомый. Я его встречаю каждый день, разговариваю с ним часами, мы вместе частенько выпиваем в кафе на углу по чашечке крепчайшего кофе, выкуриваем по сигарете «Галуаз», раздирающей легкие, но зато не пробивающей такую дыру в бюджете, как «Мальборо». Месье Дюпон приносит мне газету и ежедневную почту и выпекает изумительный хлеб. Он круглый год торгует на рынке свежими овощами и фруктами, составляет на ЭВМ прогноз погоды и водит поезда парижского метро. Он стоит у станка и за прилавком маленького магазинчика, крутит баранку такси и колесо знаменитой карусели с лошадками у Эйфелевой башни под аккомпанемент электронной шарманки, держит свой семейный ресторанчик и с утра до ночи пестует доставшийся ему от деда-прадеда виноградник.

Месье Дюпон индивидуален и многолик, ибо так называют «типичного среднего француза». Он живет в каждом городе и в каждой деревне Франции — в одном только парижском телефонном справочнике несколько страниц занимают Дюпоны — и вместе с тем объективно не существует, ибо создан статистикой, а потому, может быть, и похож на себя в ее зеркале, но не более чем фоторобот на фотопортрет. Словом, он один из 55 миллионов французов, проживающих во Франции.