Андрей Чернов - Смерть поэта (Серафима Теплова, Рылеев, Лермонтов и Николай I)

Так Серафима Сергеевна дала понять проницательному читателю времен «оттепели» и «перестройки», что никаких отречений, пусть даже вынужденных, она не произносила. (Хорошо, что при Николае Палкине детей все же не допрашивали.) Тогда, в 1830-м, жандармы сделали вид, что удовлетворились оправданиями Максимовича и начали готовить расправу над Московским университетом (что вскоре и произошло), а в самом университете молодежь горячо обсуждала вызов, брошенный в элегии юной барышни всему государственному режиму. На это, как полагают исследователи, намекал три десятилетия спустя И. В. Селиванов, закончивший Московский университет в 1829 г., в письме к А. В. Дружинину. Об этом говорит и записная книжка студента Белинского с переписанными в нее стихами Тепловой. (Там они следуют сразу за «Живым мертвецом» Полежаева.)

Антон Дельвиг. Рисунок Пушкина из Ушаковского альбома. 1829 или 1830. Определение Н.Г.Антокольской

Вскоре умрет Дельвиг, и Пушкин пригласит Максимовича вместе с обеими московскими барышнями участвовать в «Северных цветах» на 1832 г.

Серафима Пельская писала немного, но все же дала для альманаха вполне невинное стихтворение «Сестре в альбом».

Почему же у Булгарина не было сомнений в том, кому посвящена элегия в «Деннице»?

Первое объяснение принадлежит современнику тех событий М. А. Дмитриеву: «Проницательные люди донесли, что в этих стихах дело идет о Рылееве, содержавшемся перед казнью в каземате Петропавловской крепости, омываемой волнами. Довольно было этого имени, чтобы поднять тревогу в душе Николая Павловича и воздвигнуть бурю».

Второе – что Рылеев казнен на кронверке Петропавловской крепости, выходящем на Неву.

Тут мы вынуждены поправить и современников Тепловой, и современных исследователей: у Тепловой речь не о каземате и не о виселице, а именно о могиле. О той, что на самой кромке суши, «в прибрежных кустах» (выражение обер-полицмейстера Б. Я. Княжнина, руководившего тайным этим захоронением), постоянно затопляемых водой. И если московская барышня в 1829 г. сумела так точно указать в стихах на сам характер этого места, значит, оно не было тайной и для москвичей.

Р. Б. Заборова, безусловно, права, когда пишет, что в элегии Тепловой просто не может идти речь о юноше-утопленнике, тем более о самоубийце.

Это версия для нравственно тупых шпионов правительства, ибо самоубийство для христианина должно быть почтено «не полным прощением, оправданием и уважением окружающих, а молитвой о прощении за содеянный грех».

Впрочем, трудно предположить, что Фаддей Венедиктович или Николай Павлович об этом не догадываются. И царь очень точно понял, куда надо направить главный удар репрессий, где таится в оппозиционной Москве источник самой страшной для режима крамолы. Поразительно, но он попал-таки в яблочко, ибо в пансионе при Московском университете в тот год учился отрок, бредивший стихами Пушкина, Рылеева и… Серафимы Тепловой.

Имя мальчика – Михаил Лермонтов.

Вадим Вацуро обнаружил в стихах юного Лермонтова несколько прямых цитат и целый пласт реминисценций из элегии Серафимы Тепловой.

Впервые цитата из элегии Тепловой у Лермонтова мелькает в 1830 г. в стихотворении «Нищий»: «Так я молил твоей любви // С слезами горькими, с тоскою…»

Это может еще быть и просто случайностью, но в следующем году Лермонтов делает вольный перевод стихов Томаса Мура, а заканчивает двумя строками, которых нет у англичанина:

Одной слезой, одним ответам

Ты можешь смыть их приговор;

Верь! не постыден перед светом

Тобой оплаканный позор!

У Мура нет, зато есть у Тепловой: «И не постыден твой позор».

Есть и в ходившем тогда в списках предсмертном письме Кондратия Рылеева, написанном из каземата ночью перед казнью. Вот его первые строки: «Бог и государь решили участь мою: я должен умереть и умереть смертию позорною…»

В 1830, 1831 гг. Лермонтов создает так называемый «провиденциальный цикл», где лирический герой, преследуемый роком, ожидает казни. Единственное, что может принести ему радость, – слеза любимой. И он пророчит сам себе:

…Смерть моя

Ужасна будет; чуждые края

Ей удивятся, а в родной стране