Пирошка Досси - Продано! Искусство и деньги

Кем она была в действительности? Подлинная ли «Мона Лиза» выставлена в Лувре? Желающий увидеть картину номер 779 должен набраться терпения. Несколько сот человек толкутся в зале, где небольшая, написанная на тополиной доске картина отпраздновала свое пятисотлетие. На ней изображена сидящая молодая женщина. Лицо ее обращено к зрителю. Она смотрит вправо, из-за отсутствующих бровей лоб кажется выше. Она улыбается. За ее спиной возникает далекий пейзаж с нагромождениями скал, холмами и долинами. Слева вьется тропа, за ней озеро, справа река. Мост – единственный признак человеческого присутствия в этом покинутом пейзаже.

Первый вопрос, который задает себе каждый, впервые увидевший картину: почему так прославилась именно «Мона Лиза»? Многие историки искусства выводили исключительное место картины из присущих ей достоинств. Будто что-то в этом жен ском портрете обращено к каждому из нас, нечто, продолжающее действовать через столетия. Действительно, биография этой картины стала историей успеха, равных себе не имеющего. «Мону Лизу» превозносил Вазари, она вдохновляла Рафаэля, ее купил французский король Франциск I. Однако истинная слава пришла к «Моне Лизе» только во второй половине XIX века. В октябре 1750 года 110 лучших произведений из королевского собрания были выставлены на обозрение привилегированной публике в Люксембургском дворце – «Моны Лизы» среди них не было. И столетие спустя «Мона Лиза» считалась не самым значительным из великих шедевров Возрождения. В служебном каталоге Лувра тогдашний инвентарный номер 300 был оценен в 90 тысяч франков. Конечно, это немало. Приличный дом в хорошем районе Парижа стоил тогда 50 тысяч франков. Однако по сравнению с другими картинами Леонардо («Мадонна в гроте»: 150 тысяч франков), Тициана («Христос в Эммаусе»: 150 тысяч франков) и, тем более, Рафаэля («Прекрасная садовница»: 400 тысяч, «Святое семейство»: 600 тысяч франков) сумма выглядит достаточно скромной. Почему же этот женский портрет стал картиной всех картин? Американский автор Дональд Сассун проследил превращение портрета купчихи в икону всемирного значения [279].

Человеком, превратившим Мону Лизу в женщину с загадочной улыбкой, стал писатель и поэт Теофиль Готье. Он – влиятельнейший художественный критик Парижа, тогдашнего центра европейского искусства. Его мнение определяет взлет или падение художника. Как пишет его биограф Максим дю Кан, нет такого художника, скульптора, актера, комика или акробата, который бы не написал Готье, чтобы заручиться его расположением [280]. Как и для большинства его коллег, для Готье художественная критика не слишком отличается от прозы или поэзии. О художественном произведении он судит прежде всего по тому, какое впечатление оно производит и далеко ли позволяет ему уплыть на волнах собственной фантазии. Его одержимость образом «роковой женщины» – femme fatale – материализуется в романах и любовных отношениях так же, как и в критике. Сексуальная мораль возникающей буржуазии предписывает строжайшее пуританство. По завершении эпохи жизнерадостного распутства Дона Жуана наступил век femme fatale , принесший с собой сексуальность кнута. Популярная литература, еще в XVIII веке прославлявшая аморальное сладострастие с такими героинями, как Фанни Хилл и Манон Леско, населена теперь женщинами, своей холодной чувственностью влекущими к гибели простоватых мужчин. Они встречают читателя то в образе Далилы, соблазнившей и погубившей Самсона, то Саломеи, приказавшей обезглавить Иоанна Крестителя за противление ее чарам, то Мессалины, убившей собственного мужа Клавдия, то Лукреции Борджиа, отравившей любовника. Вот и Готье превращал вожделенных женщин, будь то реальная танцовщица или выдуманная героиня, в переливающиеся варианты belle dame sans merci – безжалостной прекрасной дамы, – окрыляя тем самым фантазию своих читателей.

Для Готье «Мона Лиза» становится архетипом femme fatale . Ее улыбка, до сих пор никого не впечатлявшая, кажется ему «мудрой, глубокой, мягкой, преисполненной обещания. Ее греховные, изогнутые улыбкой уста… насмехаются над зрителями с таким очарованием, грацией и превосходством, что мы робеем, словно школьники перед герцогиней. …Подавленные желания и отчаянные надежды борются друг с другом в светящейся тени. И ты обнаруживаешь, что твоя меланхолия берет свое начало в том факте, что и три века назад Джоконда встречала твое признание в любви с такой же презрительной улыбкой, что и сегодня» [281].