Иван Толстой - Застолье Петра Вайля

У Горина в “Мюнхгаузене” сказано, что в ежедневном приходе на службу есть что-то героическое. Богемный Вайль поразительным образом умел быть и клерком! Его дисциплинированность поражала, но его ирония оставалась блистательной, и ходить у него в подчиненных на Радио Свобода было наслаждением.

Из служебной записки:

“Надеяться на то, что ты вдруг сам сообразишь, что в последний раз был в «Колонке обозревателя» три месяца назад, и устыдишься, – все равно что рассчитывать на публичное покаяние Путина за Дзержинского – Ягоду – Ежова – Берию. Все вы одна шайка”.

При всем своем почти демонстративном эпикурействе Вайль был человеком очень строгих правил; нравственной неряшливости не было в нем. Его оценки были точны и, если надо, безжалостны. За неделю до беды, 20 августа 2008 года, он прислал мне текст, посвященный сороковой годовщине “танков в Праге”.

Такого Вайля знали и знают еще очень немногие.

“Пожалеть бы их, то есть нас – и тех, кто всё это творил, и кто одобрял, и кто молчал, и кто не хочет и не может покаяться, и кто говорил и говорит о целесообразности. Нет никакой целесообразности на свете. Есть добро и зло. И если ты не умеешь отличать одно от другого, то твое существование нецелесообразно”.

У Хемингуэя в “Островах в океане” – о том, как судьба приходит в виде мальчишки-почтальона…

В августе 2008 года я сидел в редакции “Континента” на Смоленской. Зазвонил мобильный, и женский секретарский голос с акцентом сказал мне: “Господин Шендерович? Это Радио Свобода из Праги. Запишите мейл”. – “Какой мейл?” – “По которому посылать тексты”. Я послушно записал мейл. Потом говорю: “Так я же Пете Вайлю посылаю”. И голос ответил мне: “А Пети нет”.

Так я узнал о смерти друга – или о том, что было хуже всякой смерти.

Мне просто позвонили, чтобы сообщить новый мейл.

Жалко нас, оставшихся без Петра Вайля. Эту рваную дыру в душе не зашить, и эта тоска останется с нами.

2019

Когда уходит кто-то, составлявший важную часть твоей жизни, после первого потрясения, после скорби остается иррациональная, эгоистическая обида. И чем дольше она держится, тем, значит, необходимее тебе был человек.

Прошло уже немало лет, но обида на Петю у меня не проходит. Почему он так плохо себя берег? Зачем так рано ушел? Почему столько всего не сделал и не доделал? Наконец, осталось некоторое количество существенных тем, по которым мне не удалось его переубедить. И возникли идеи, которые хотелось бы на нем опробовать.

Например, Вайль вывел формулу гениальности и очень на ней настаивал. Формула была такая: “Гениальность есть природный талант, помноженный на масштаб личности”. Я не соглашался. У меня теперь есть дополнительные аргументы. У него они наверняка тоже появились бы.

Или, помню, он говорил, что Россия слишком огромна для человеческого счастья, ибо оно склонно сжиматься не только от клаустрофобии, но и от агорафобии. Не знаю, не убежден, но послушал бы об этом еще.

Я давно живу на свете, но встречал очень мало людей по-настоящему взрослого ума, а Вайль был начисто лишен инфантилизма. Его мысль работала точно и безжалостно. Мне кажется, он сам иногда уставал от своей внутренней взрослости. Впрочем, не уверен, что я понимал его внутреннее устройство. (То же самое я слышал от людей, которые знали его и дольше, и ближе, чем я.)

Как это бывает с писателями, полнее всего он раскрылся в своей лучшей, последней книге “Стихи про меня”. Если бы я был издателем, я уговорил бы всех ярких людей сделать то же самое: выбрать главные стихи в их жизни и объяснить почему.

Всю свою литературную жизнь Петя находился в поиске – того, что ищет всякий автор, достойный чтения: ключа к самому себе. И наконец нашел, и ключ повернулся, и сезам открылся. Но свет погас, и больше ничего не было. Вот еще одна моя претензия к Пете, уже читательская.

Странно. Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, мы только и делали, что толковали о серьезном. Но я сейчас просматриваю почтовый ящик и вижу, что это аберрация памяти. Девяносто девять процентов переписки состояло из шуток и всякой жеребятины, плюс из кулинарных обсуждений. Тем более легкомысленными бывали очные встречи, всегда за столом.

Петя всегда приезжал, как Санта Клаус, с подарками и угощением. Все сразу начинали водить хороводы, жены превращались в Снегурочек или Снежинок, и загорались огни елки, даже если дело было летом. Таким он мне запомнился.