Владимир Абашев - Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века

Сознание особой связи Перми и Петербурга вообще характерно для сознания локального сообщества. Оно подкрепляется действительно существующими историческими связями двух городов. Особенно тем обстоятельством, что во время войны в Пермь было эвакуировано много предприятий и учереждений из Ленинграда. В частности, Кировский театр, положивший начало истории пермского балета. Любопытно и то обстоятельство, что генеральный план застройки современной Перми разрабатывался Ленинградскими проектировщиками. Но для нас особенно важно то обстоятельство, что наличие этих фактических отношений поддерживает перенос на Пермь символических аналогий, связанных с петербургским текстом.

В частности, давнее соперничество Перми и Екате-ринбурга нередко осмысливается в духе символической антиномии Москвы и Петербурга. Красноречивое подтверждение этому дает устный рассказ одного из наших респондентов: «Сейчас духовной столицей России является, наверное, Петербург. В принципе, Пермь – это Питер на Урале <���…> Свердловск как уральская Москва, Пермь как уральский Питер. И преемственность такая есть, из Питера все сюда вывозили, из Москвы – в Свердловск. То есть Свердловск как запасная столица готовилась, и сейчас, по-моему, там все кнопки на случай мировой войны держатся, а у нас духовный пласт: крупнейший, лучший балет, крупнейшая галерея, богатейшие запасники музеев, первый университет на Урале» 56 56 Запись беседы с О. Лушниковым 11.08.00. АЛК. .

Участие моделей петербургского текста в формировании пермской семиотики объясняет отчасти и возникновение образа призрачной, инфернальной Перми. Семиотический параллелизм Петербурга и Перми в этом отношении бросается в глаза. «Пустому месту приказали быть городом, и оно послушалось, только медленно», – это выразительное и суггестивно богатое суждение Ф. Ф. Вигеля (вошедшее, кстати, в коллекцию выписок М.Л. Гаспарова 57 57 Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 434. Ф. Ф. Вигель останавливался в Перми летом 1805 года. Дословно в его воспоминаниях этот фрагмент звучит следующим образом: «Это было пустое место, которому лет за двадцать перед тем велено быть губернским городом: и оно послушалось, тольк о медленно». См.: Вигель Ф. Ф. Воспоминания. М., 1864. Ч. 2. С. 143. ) о Перми легко можно представить в ряду рассказов о Петербурге, к которым скорее всего оно и восходит.

Культурные модели описаний «промышленного центра» и «провинциального города N» универсальны. В сфере их действия «пермский текст» проявляется в своих типологических качествах, свойственных отражениям многих других развитых городских локусов.

Эти модели, как и модель текста петербургского, во многом способствуют макроструктурной организации «пермского текста», но не им принадлежит решающая роль в его интеграции.

Главным структурным началом, полагающим границы «пермского текста» и фокусирующим его целостность, главной моделью развития пермского текста можно считать имягорода. Это решение может показаться исключительно тривиальным, но только на первый взгляд. Вопрос о связи имени и вещи остается одним из самых сложных в культурологии и философии языка, но во всяком случае энергетически суггестивная и формально структурирующая активность имени не подвергается сомнению. Признана тесная связь имени собственного с мифологическим мышлением: имя разворачивается в миф, миф преображает вещь 58 58 Согласно формуле А. Ф. Лосева, «миф есть развернутое магическое имя» ( Лосев А. Ф. Диалектика мифа // Лосев А. Ф. Из ранних произведений. М., 1990. С. 579). Глубокая связь имени собственного и мифологического мышления исследована также в совместной работе Б. А. Успенского и Ю. М. Лотмана «Миф – имя – культура». См.: Успенский Б. А. Избранные труды. М., 1996. Т. 1. С. 433–460. . В случае с «Башней смерти» мы могли в этом убедиться на самом конкретном примере.

Итак, граница «пермского текста» определена семантическим горизонтом имени и его референцией. Его ключевые имена ПЕРМЬ и КАМА с их семантической плотностью, оттененной ощущением загадочно-сти (этимология в том и другом случае окончательно не установлена) генерируют главные особенности структуры и семантики пермского текста.

Знакомство с описаниями Перми позволяет достаточно уверенно выделить такой формально лингвистический механизм развития пермского текста, как анаграмматическое мультиплицирование ключевого имени. Иначе говоря, анаграммы ключевого имени подспудно намечают возможности и варианты развития семантики текста. При этом спонтанно или риторически возникающая анаграмма может сюжетизироваться. Так, в частности, сформировался один из сюжетов пермского текста – сюжет «перемены» , изменения участи при встрече с Пермью.