Клод Леви-Строс - Первобытное мышление

"…сами по себе чуринги — это предметы из дерева или камня, как и многие другие…" (Durkheim, р. 172).

Своего рода, особого рода (лат.). — Прим. перев.

Оппозиция между природой и культурой, на которой мы некогда настаивали (I, chap. I et II), сегодня, нам кажется, имеет особую методологическую значимость.

Это верно и относительно математических истин, по поводу которых, однако, современный логик пишет: "Сегодня можно считать почти общей для математиков идею, что формулировки чистой математики ничего не выражают относительно реальности" (Heyting, р. 71). Но формулировки математики, по меньшей мере, отражают свободное функционирование ума, то есть деятельность клеток коры головного мозга, относительно свободных от любого внешнего принуждения и подчиняющихся лишь собственным законам. Поскольку ум есть также вещь, функционирование этой вещи позволяет нам постигать природу вещей, даже чистая рефлексия сводится к интериоризации космоса. В символической форме она иллюстрирует структуру того, что вовне: "Логика и логистика суть эмпирические науки, скорее принадлежащие этнографии, чем психологии" (Beth, р. 151).

Именно потому, что все эти аспекты обнаруживаются в философии Сартра, она нам кажется неспособной их разрешить: сам факт, что она представляет собой их эквивалент, исключает это. Для этнолога, напротив, эта философия (как и все другие) — этнографический документ первого порядка, изучение которого необходимо, если мы желаем понять мифологию нашего времени.

"Конечно, да", — скажут сторонники Сартра. Но любая попытка создать такую историю свидетельствует а. том, что, если субъективность истории-для-меня может уступить место ястории-для-нас, мы приходим, тем не менее, к превращению «меня» в «нас», обрекая это «мы» на то, чтобы быть «я» второй мощности, герметически закрытым для других «мы». Уплачиваемая таким образом цена за иллюзию преодоления неразрешимой антиномии (в такой системе) между «мной» и «другим» состоит в приписывании посредством исторического сознания метафизической функции «Другого» — папуасам. Редуцируя их до состояния средств, вполне подходящих для удовлетворения своего философского аппетита, исторический разум предается своего рода интеллектуальному каннибализму, который, на взгляд этнографа, гораздо более возмутителен, чем прочий.

Стоящее у автора parti означает и политическую партию, и принимаемое решение. — Прим. перев.

Также и в этом смысле можно говорить об антиномии исторического знания: если оно стремится достичь непрерывного, то оно невозможно, поскольку обречено на нескончаемую регрессию; чтобы сделать его возможным, требуется квантифицировать события, и тогда темпоральность как привилегированное измерение исторического знания исчезнет, поскольку с каждым событием, как только оно квантифицировано, можно обращаться в любых служебных целях, как если бы оно было результатом выбора между двумя прежде существовавшими возможностями.

Каждая историческая область является описанной относительно области непосредственно низшего ранга, вписанной в область более высокого ранга. Подтверждается, что всякая слабая история вписанной области является дополнительной к сильной истории описанной области и контрадикторной слабой истории той же самой области (поскольку сама является вписанной областью). Каждая история сопровождается, следовательно, неопределенным числом антиисторий, каждая из которых является дополнительной к другим: истории 1 ранга соответствует анти-история 2 ранга и т. д. Прогресс в познании и создание новых наук осуществляются посредством поколения анти-историй, свидетельствующих о том, что некий порядок, единственно возможный на одном плане, перестает быть таковым на другом плане. Анти-история Французской революции, представленная Гобино(47), контрадикторна на том плане, где Революция мыслилась до него; она становится логически мыслимой (что не означает, что она истинна), если расположится на новом плане, впрочем, выбранном Гобино неумело; иначе говоря, в состоянии перехода от истории «годичного» или «столетнего» ранга (и также — политической, социальной и идеологической) к истории «тысячелетнего» или "многотысячелетнего' ранга (и также — культурной и антропологической); процедура, изобретенная не Гобино, которую можно назвать "преобразованием Буленвилье"(48).