Иван Сахаров - Сказания русского народа

Троицкие и семицкие народные игры были строго преследованы еще в XVI столетии. В Стоглаве находим, что в троицкую субботу «сходятся мужи и жены на жальниках, и плачутся на могилах с великим кричанием, и егда станут играть на могилах скоморохи, гудцы и прегудницы, они же переставше от плача и начнут скакать, плясать и в ладоши бить, песни сатанинские петь». Все это доселе сохраняется в разных местах. Ни время, ни преследования не могли уничтожить народных обрядов.

Память о Семике сохранилась в названии местностей. Так под Ярославлем называется слобода Семик, в Мосальском уезде есть село Семиково, в Устюжском уезде есть пустошь Семики, в Боровицком есть сельцо Семицы. Замечательнее всего, что в письменных памятниках слово семик встречается только с конца XVII столетия. Народная память долговечнее письменных памятников.

Всесвятская неделя

В продолжение всесвятской недели отправляются разные народные обряды и увеселения. В одних местах мы видим похороны Костромы, гульбище Ярилы, в других развивание троицких венков, проводы весны и народные гулянья. В Спасске, Рязанской губернии, самое воскресенье этой недели известно под именем Русального заговенья.

Кострома

Народное празднование Костромы в селениях Пензенской и Симбирской губерний отправлялось в понедельник, а в Муромском уезде — в воскресенье. Местные обряды сего празднества имеют свои отличия. Замечательно, что в наших письменных памятниках не находим верования в Кострому. Страннее всего, что в городе Костроме это празднество совершенно неизвестно.

В селениях Пензенской и Симбирской губерний сбираются девицы в простых платьях, в назначенное место. Здесь они выбирают из среды себя одну девицу и называют ее Костромой. Отделившись от всех подруг, Кострома стоит с потупленной головой. Другие девицы подходят к ней с поклонами, кладут ее на доску и с песнями относят на реку. На берегу пробуждают Кострому и поднимают за руки. После сего начинается купанье: здесь девицы купают друг дружку. Старшая из них сгибает из лубка лукошко и бьет в него, как в барабан. Девицы выходят из воды и отправляются домой. В новых, праздничных платьях выходят на улицу и доканчивают день в хороводах и играх.

В Муромском уезде похороны Костромы справляли молодцы и девицы. Собравшись в назначенное место, они делали из соломы чучело. В одних местах убирали его в какое-нибудь платье, в других только перевязывали веревками. Чучело называли Костромой и становились все пред ней в почтительном виде. Старшие почетных родителей девицы и молодцы брали Кострому на руки и с песнями относили на берег озера или реки. Здесь все, сопровождавшие Кострому, разделялись на две стороны. Одна, охранявшая чучело, становилась в кружок, молодцы и девицы кланялись Костроме и производили перед ней разные телодвижения. Другая сторона нападала внезапно на первую для похищения ^Костромы. Обе стороны вступали в борьбу. Как скоро захватывали чучело, то тотчас срывали с него платье, перевязи, солому топтали ногами и бросали в воду со смехом. Первая сторона с отчаяния производила заунывный вой, другие закрывались руками, как бы оплакивая погибель Костромы. После сего обе стороны соединялись вместе и с веселыми песнями возвращались в селения.

Неизвестный описатель сего обряда (Северн. Пчела 1842, № 267) полагает, что сей суеверный обряд сохранился от древности, с времен Владимира, когда русская земля была крещена, что муромцы погребением Костромы выражали Перуна, утопленного в Днепре, в насмешку киевским язычникам, и что похоронная песня Костромы оканчивалась припевом: «Выдыбай, боже». Догадка очень остроумная. Вообще все наши народные игры и обряды остаются часто без объяснения. Историческая критика обязана прежде всего отыскать верные и основательные указания и на основании их выводить свои заключения. Для объяснения муромского обряда нет пока верных указаний; но есть сравнение с чуждыми нам поверьями. В обряде Костромы видно более сходства с польскою Марзаною. Не здесь ли должно отыскивать происхождение муромского обряда?

Во Владимире-на-Клязьме прежде отправлялось подобное народное празднество с пением песен и припевом: «О Ладо мое». Один из наших старинарей, вероятно получивший об этом известие из третьих рук, провозгласил, что «во Владимире-на-Клязьме бывает погребение Лады» в противоположность Костроме. Смеем уверить, что там никогда не бывало погребения Лады, как никогда не бывало божества Лады у язычников славяно-руссов. Затейливые наши старинари всячески стараются увеличивать нашу мифологию своими вымышленными мечтами. Отсюда происходят все выдумки, отсюда появилось и погребение Лады. Мало того, что смешивают без всякого основания мифологию с демонологиею, символику с простыми обычаями, они еще под видом ученых исследований прибегают к небывалым открытиям и наводят на наших предков позорную тень многобожия.