Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

В самом деле, у современных детей имеются целых три внешних фактора, ускоряющих начавшуюся дифференциацию конкретных цветов. Во-первых, это цветообозначающие прилагательные красный, зеленый и др., которыми окружающие люди постоянно называют цвета видимых детьми предметов. Во-вторых, это активная деятельность ребенка по распознаванию цвета как такового, поскольку цвет необычайно информативен в мире современного человека. Дело в том, что этот мир в огромной степени состоит из артефактов, имеющих не натуральные, а произвольные цвета. У ребенка может быть несколько одинаковых игрушек, различающихся только цветом. Это же касается и предметов одежды, мебели, наконец, карандашей и красок, которыми ребенок рисует и т. д. И в этих случаях цвет является единственным отличительным признаком предмета, ср.: Возьми красную лошадку; Надень черные туфли и синюю рубашку; Я люблю желтые розы; Она покрасила волосы в фиолетовый цвет, а ногти — в черный и под. Цвет нередко несет конвенциональную символическую функцию (светофор). Наконец, в-третьих, это рисование цветными карандашами и красками, когда ребенок сам выбирает цвет рисуемого объекта. Как мы видим, в современном мире цвет — самостоятельный и зачастую главный отличительный признак предмета.

У ребенка пираха все иначе. Первый внешний фактор у него очевидным образом отсутствует: в языке пираха нет лексических коррелятов прилагательных красный, зеленый и под., напрямую именующих цвета. А описательные наименования цветов типа ‘оно как кровь’, конечно же, не могут выступать в этой функции. Отсутствуют и два других внешних фактора. Индейцев пираха окружает природный мир со своими естественными и неизменными (или закономерно изменяющимися) красками. Артефактов, имеющих случайный цвет, очень мало (простейшие предметы одежды, инструменты и под.). Да и их индейцы не выбирают, а получают (выменивают) более или менее случайным образом. Правда, в некоторых случаях цвет все-таки является информативным, например, зеленый цвет описывается как ‘оно незрелое’. Но и тут цвет, как правило, не является единственным критерием. Если в магазине могут продаваться, скажем, зеленые бананы, то у индейцев пираха они висят на банановом дереве, пока не пожелтеют. И их незрелость видна не только по их цвету, но и по другим признакам: цвет и состояние листьев дерева, спелость других плодов, созревающих одновременно с бананами и пр. Наконец, у индейцев пираха совершенно отсутствует склонность к рисованию, включая традицию наносить на свое тело символические узоры.

Таким образом, различные цвета в мире пираха не несут самостоятельной информационной функции. А значит, начавшаяся у ребенка пираха дифференциация синкретичного цветового спектра не получает поддержки извне и потому не трансформируется в полную дифференциацию. Повторимся: ребенок пираха, конечно же, будет различать по цвету одинаковые предметы, например два яблока — красное и зеленое. Он лишь не сможет непосредственно назвать эти цвета, поскольку они не концептуализированы в его цветовой палитре.

Справедливость проведенных рассуждений подтверждается следующим фактом. Современный человек использует для называния различных цветовых оттенков множество опосредованных обозначений: аметистовый (amethyst), бронзовый (bronze), медный (copper), морковный (carrot), каштановый (chestnut), шоколадный (chocolate), янтарный (amber) . Как мы видим, они совершенно аналогичны цветообозначениям в пираха или, скажем, в языке вальбири: yalyu-yalyu — в буквальном смысле ‘кровь-кровь’, а фактически ‘выглядит как кровь’, yukuri-yukuri — ‘трава-трава’, или ‘выглядит как трава после дождя’, и под. [Дронов, наст, изд.: 317; Wierzbicka 2008: 410]. Можно полагать, что эти оттенки, ввиду своей незначительной роли в жизни современного человека (в сравнении с основными цветами), не концептуализировались в его цветовой палитре, поэтому актуализация названного оттенка в сознании осуществляется посредством актуализации типичного носителя этого оттенка. Например, в услышанном выражении шоколадный загар цвет реконструируется через представление шоколада, а не непосредственно, как при восприятии выражения красный шарф [170] Можно возразить: а разве некоторые опосредованные обозначения цвета в восприятии современного человека не актуализируются непосредственно? К примеру, нередки случаи, когда женщина, никогда не видевшая ни фисташек, ни оливок, тем не менее свободно (и правильно) использует цветообозначения фисташковый и оливковый. Как нам кажется, эти обозначения все же остаются для нее опосредованными. Просто роль образца вместо природного объекта играет запомнившийся ей артефактный объект называемого цвета. .