Артур Кёстлер: Артур Кёстлер - Размышления о виселице

Когда Лорд Правосудия говорит о маньяке вроде Лея, будто от него требуется только способность различать добро и зло, чтобы «примириться с Господом», он правильно толкует закон. Утверждая, что человеческие действия не предопределяются его наследственностью и его воспитанием, закон сообщает ему дар свободы воли. И поскольку свобода не означает произвола или случайности, закон в то же время утверждает, что эта воля каким-то образом выражает волю Божию. Почему эта воля создает скотов, замучивающих маленьких детей, — головоломка для теолога, а не для судьи. Пусть так. Однако решать в силу не знаю какого теста или не знаю какого правила, что в некоторых случаях преступник подчинился выделениям своих эндокринных желез и его следует пощадить, в то время как в других случаях он всего-навсего воспользовался своей метафизической свободой, будучи таким образом лишь орудием Провидения, и что в силу сего он должен быть повешен, — все это кажется чересчур произвольным.

Дилемма между свободой и предопределением — основа поведения человека. Закон уклоняется от трудностей, вызванных этой дилеммой, предоставляя трибуналу право выбора в любом из его решений. Единственное исключение, не допускающее никакого мыслимого компромисса, — именно то, где на кону смертная казнь. Это нетерпимо с логической точки зрения и преступно с моральной [4].

1

После этого метафизического экскурса вернемся на землю и к г. Альберту Пьерпойнту. Предполагается, что у любого наказания три цели: возмездие, защита общества силою примера и исправление преступника. Теперь рассмотрим, какие последствия имеет спор о свободе воли для каждого из этих пунктов.

Начнем с силы примера, поскольку предполагается, что главная цель наказания заключается именно в этом. Уже это отношение показывает, что современные тенденции развиваются в направлении детерминистских взглядов. В самом деле, оно означает, что страх перед смертной казнью служит поучительным стимулом, а такая точка зрения может быть оправдана лишь в том случае, если мы утверждаем, что влияние социальной среды играет свою, хотя бы частичную роль в решении преступника. Если бы его воля была совершенно свободной, угроза не возымела бы действия.

Но этот довод обладает лишь академическим интересом: он показывает, что даже защитники смертной казни бессознательно руководствуются в своих рассуждениях детерминистскими гипотезами. Из этого следует, что наш вопрос — солидаризируемся ли мы с приверженцами гнетущего концепта вселенной-робота или, наоборот, с теми, кто утверждает подлинность таинственного мира моральной свободы и моральной ответственности, не имеет никакого отношения к силе примера. Факты показывают, что с точки зрения устрашения смертная казнь — более спорная, но не более эффективная процедура, нежели ее заменители, и они столь же разительны для детерминиста, как и для мистика.

Но что касается двух других искомых результатов, то есть возмездия и исправления, к ним вполне приложим спор о свободе воли. Для большей легкости разберем обе эти проблемы вместе.

В наши дни, даже среди защитников смертной казни, по большей части не желают допустить, что они руководствуются соображениями мести преступнику. Вопреки этим отрицаниям, осуществление кары как таковой есть столь мощное — хотя и неосознанное — побуждение, что, бывает, оно отодвигает на задний план другие ожидаемые результаты наказания. Популярные аргументы — «Он заслужил виселицу» или «Пусть сперва это сделают господа убийцы!» — оставляют длительный и впечатляющий след.

С детерминистской точки зрения мстить человеческому существу — столь же бессмысленно, как и мстить машине. Если у меня возникает внезапное глупое стремление стукнуть кулаком по капоту моего старого автомобиля, когда он не трогается с места, я знаю, что было бы более логично схватить за шиворот механика в моем гараже, его мастера, либо председателя совета директоров того общества, которое произвело мой автомобиль. Если, руководствуясь жаждой мести, мы наказываем преступника, нам нужно также наказать и его отца-алкоголика, его слишком снисходительную мать, которая сделала из него то, что он есть, и — почему бы и нет? — его бабушек и дедушек, и так далее, по всей цепочке причинности, вплоть до змея, совратившего нашу праматерь. Ведь все, и в том числе — преподаватели, родственники, хозяева и общество в целом стали соучастниками преступника, помогая ему или побуждая его сделать то, что он сделал, задолго до того, как он решился действовать. Неодобрение, возмездие, месть — этим словам нет места в словаре детерминиста. Он может порицать только весь мир и управляющие им природные законы.