Петр Попов - Погоня за призраком - Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира Гамлет

Как бы то ни было, Фортинбрас дождался своего часа и приступает к правлению Данией, не тратя лишних слов, не теряя времени даром. Он достаточно терпеливо дал возможность английскому послу сообщить о том, что Гильденстерн и Розенкранц казнены, дал выговориться Горацио, но весьма недвусмысленно отказал ему в праве «всенародно» рассказать о происшедшем, предложив для слушания обстоятельств случившегося созвать совет. А далее он полностью берет инициативу в свои руки.

Первое, что он делает – объявляет о своем праве на Датское королевство и обещает это право предъявить. Что же может «предъявить» Фортинбрас? – Договор, имевшийся между его отцом и Гамлетом-старшим, утративший всякую юридическую силу с гибелью обоих? Какие-то более ранние и уже давно забытые документы? – Скорее всего, его право – это войско, окружившее Эльсинор, занявшее все стратегические точки. Его право – единственное и безусловно убедительное – сила.

Фортинбрас не слушает лепет Горацио по поводу «новых беззаконий», которые могут натворить «умы в чаду», ему не до того: он распоряжается похоронной церемонией. Какое пренебрежение к смерти звучит в его словах! Клавдий, Гертруда, Лаэрт – для него только трупы, которые надо убрать. Исключение сделано лишь для Гамлета:

– Будь он в живых, он стал бы королем

Заслуженно.

– Какие могут быть – с точки зрения Фортинбраса – заслуги у Гамлета? – Законный наследник, который не сумел вернуть себе принадлежащий ему по праву трон, который ничего не сделал, чтобы оказаться сильнее своих врагов, жалкий политик, растерявший всех своих сторонников, неудачник, позволивший поцарапать себя отравленным спортивным оружием! Да за что же уважать его такому бестрепетному воину, как Фортинбрас?! Но формальности должны быть соблюдены. Тела надо убрать, следы резни уничтожить, положенные слова произнести, и залпом из орудий возвестить начало нового правления в Дании. Что это будет за правление – понятно без комментариев...

Дальнейшая судьба Дании, Фортинбраса и всех оставшихся в живых участников трагедии Шекспира не интересует…

Надо когда-то, наконец, остановиться и поставить последнюю точку. Надо попробовать подвести итоги, сделать выводы, иначе зачем были все труды, репетиции, спектакли, ночные мысли? – Что ж, попытаемся…

Итак, кто же такой принц Датский, что можно сказать про него теперь, когда прослежена вся его жизнь, когда кажется, что в мире трагедии не осталось уголка, куда мы не заглянули бы в своем исследовательском любопытстве? – Этот мир открылся перед нами внезапно неожиданный, совсем непохожий на наши прежние о нем представления. Мы узнали так много обо всех героях, населяющих его, – о несчастном грешнике Клавдии, который начал с благих побуждений, а кончил распадом личности, запутавшись в новых преступлениях и преступных планах; о королеве, тоскующей по убитому мужу, но не имеющей воли отказаться от дурмана власти и лишь под конец жизни обретающей счастье материнства; даже о самых малозначительных персонажах – Марцелле и Бернардо, Озрике и Вольтиманде, о священнике и могильщиках – мы узнали так много подробностей, получили о них вполне целостное представление...

И только один Гамлет по-прежнему остается загадкой, только он один хоть и утратил хрестоматийную благопристойность и склонность к скорбно-романтическим позам – не стал понятнее и определеннее.

В чем здесь дело?

– Скорее всего в том, что не представляется возможным рассказать какую-либо законченную и содержательную версию сюжета судьбы Гамлета, если, разумеется, не ограничиваться внешними событиями его биографии: родился – учился – потерял отца – узнал тайну его гибели – взялся за дело мести – и, в конце концов, погиб, так и не высказав что-то самое важное, что хотел поведать грядущим поколениям.

Ответить на вопрос: «Кто такой Гамлет?» столь же невозможно, как и на другой: «О чем написана эта пьеса?» – Абсолютно прав Питер Брук, говоривший на встрече в МХАТе примерно следующее: «Если я могу одной фразой сказать, о чем я ставлю «Гамлета», – зачем тогда ставить спектакль?» – Ибо если содержание произведения можно уместить, втиснуть в краткую формулу или сюжетную схему – значит или само произведение убого и равно этой схеме, или высказанное соображение не отразит сути замысла. Однако конечно же есть некая тенденция нравственной идеи, придающая целостность нашим ощущениям от пьесы. И целостность эта несомненно заключена в противоречивой и разорванной (но именно в противоречивости – единой!) природе характера главного героя трагедии.