Татьяна Александрова - Записки «радиота»

Это был и в самом деле поворот в моей судьбе, который произошел в июле 1967 года. Я узнала многих замечательных людей, увидела настоящих профессионалов своего дела, для которых радио было не предметом заработка, а смыслом высокого служения культуре. А работали здесь тогда люди удивительные.

Я еще застала главного редактора музыкального вещания Николая Петровича Чаплыгина, авторитет которого был непререкаемым. Уважаемый композитор Чаплыгин, став главным редактором, ни разу не позволил, чтобы его сочинения звучали по радио, я уже не говорю о том, чтобы он стал бы что-то записывать из своих произведений (а ведь этим грешили многие из работавших в нашей редакции композиторов). К Чаплыгину относились не только с большим уважением, но и любовью. До сих пор помню, как перед каждым праздником в коридоре нашего четвертого этажа накрывались столы, и он, выходя из своего кабинета, в который каждый мог запросто зайти, если у него был к нему какой-то вопрос, - так вот, выходя из кабинета, Чаплыгин обязательно присоединялся к общему празднику.

Не могу не вспомнить и двух его замечательных заместителей Веру Леонидовну Сухаревскую и Алексея Вячеславовича Белоусова. Вера Леонидовна была дочерью замечательной пианистки Бекман-Щербины. И это для нее, Верочки, и ее сестренки их отец Леонид Бекман, не будучи композитором, сочинил песенку на стихи Кудашевой «В лесу родилась елочка», которую теперь знают все. То были люди высочайшей интеллигентности и культуры.

Все передачи, записанные на магнитофонную ленту, тогда прослушивались либо главным редактором, либо его заместителями. Эта традиция еще сохранялась до конца 80-х годов. Какие это были прослушивания! Своего рода спектакли. Если передача нравилась, то она рождала у принимающих ее восторженные эмоции об этом исполнителе, о каком-то его концерте.

Вспоминается, как мы сдавали передачу о выдающемся балетмейстере, тогда художественном руководителе Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко Владимире Бурмейстере.

Автор этой передачи, известная в прошлом балерина Викторина Кригер, в то время увлеклась журналистикой. Она много печаталась в разных газетных изданиях и вела передачи о балете на радио. На записи она всегда очень волновалась, боялась, что у нее сядет голос, и потому приносила с собой термос с чаем. Несмотря на свой возраст, она ходила на каблуках, у нее всегда был маникюр. Была она человеком подвижным, энергичным и даже активно занималась общественной деятельностью, с воодушевлением рассказывая мне о своей работе в суде в качестве народного заседателя. До конца ее дней мы общались и перезванивались.

Так вот, в тот день она приехала в редакцию вместе с Бурмейстером, и мы отправились в кабинет заместителей главного редактора. Началось прослушивание. Через большое окно, у которого стоял Владимир Павлович, устремленный куда-то вдаль, я смотрела на падающие снежинки, а в комнате звучал низкий с хрипотцой голос Викторины Кригер и прекрасная музыка - первая симфония П.И. Чайковского, положенная Бурмейстером в основу его балета «Снегурочка». Так и напрашивалась вся эта картина в кадр. Закончилось прослушивание, а сколько потом было еще разговоров, и каких!

Со временем требования начальства Госкомитета, стоявшего над нашими руководителями, становились все жестче и жестче, цензура усиливалась. Так, во время чехословацких событий 1968 года, когда имя Дубчика стало нарицательным, запрещалось давать в эфир русскую народную свадебную песню «Как на дубчике два голубчика». Это может сейчас показаться смешным, а тогда это грозило строгим выговором, или даже увольнением с работы. А сколько мы мучались, когда во время знаменитой компании по борьбе с пьянством при Андропове из всех текстов песен (а больше всего приходилось возиться с опереттами) изымались куски, в которых говорилось о вине. Даже не звучала тогда по радио Застольная из оперы «Травиата» - «Налейте, налейте бокалы полней». И мне было обидно за Веру Леонидовну, которая в силу своей интеллигентности, а может быть, и боязни, что ей не дадут доработать до пенсии, не спорила с теми, кто стоял над ней, и просила нас убрать из передачи ту или иную фразу. А мы по молодости, наверное, не хотели считаться ни с какими авторитетами и пытались отстаивать свое.

Помню, что однажды мне посчастливилось работать с выдающейся пианисткой Марией Вениаминовной Юдиной, очень своеобразным человеком, не вписывающимся в привычные эталоны. Да и сам ее внешний облик многих шокировал: никак не уложенные волосы с седыми прядями, какой-то длинный темный балахон, стоптанные туфли. Но, когда я начинала с ней говорить, все это не имело никакого значения. Она написала для нас эссе о музыке Брамса. Язык у нее был очень необычный, не поддающийся редакции, каждое слово было значимым, таило в себе глубокий смысл. Мне казалось, что нельзя тронуть ни одного ее слова, и все же два-три абзаца мне пришлось снять, как я ни уговаривала Веру Леонидовну. Если бы я не подчинилась, передачу могли бы просто снять.