Николай Либман - Творчество Н.С. Лескова 60-80-х годов XIX века

По преданию, в озере Светлояр утонул город Китеж, и благочестивый человек, если обойдет вокруг озера, уви­дит тот город.

В старообрядческой среде складывался ранний рус­ский капитализм. Так как старообрядцы были люди гони­мые, им надо быть обеспеченными деньгами. Их среда - это тот мир, где каждый друг за друга заступится. Такая сплоченность и помогла им выжить и в XVII, и в XVIII, и в XIX веках. Оттуда - Мамонтовы, Алексеевы (Стани­славский), Щукины, Морозовы. Наши меценаты - из ста­рообрядческой среды (Бахрушин из кожевников, Морозов из мануфактурщиков). Среда эта была исключительно здоровой, талантливой, работящей, крепкой своей взаи­мовыручкой и сплоченностью, богатой. Они работали на совесть, не изменяя своей вере, живя идеально чистой се­мейной жизнью. (Пока жена жива - не смеешь жениться вторично, иначе тебя задавят, экономически задавят.) Старообрядец не мог пить водки, иначе его просто выбро­сят из среды, сочтут ничтожеством. Он не курит (тяжело быть старообрядцем!). Строили себе в стороне, подальше от властей, дом, вокруг деревья, река, в глубине дома - облюбованная комната, в которой разложены иконы (с ними они никогда не расстаются). И живут и трудятся с молитвой. Старообрядчество - это, в сущности, сильный экономический союз с поддержкой религии. У мастеров - золотые руки, у главарей к тому же ясные головы, так они и соединялись в артели, профессиональный и экономиче­ский союз, освященный единой верой. Необоримые люди! Но было у них одно уязвимое место...

Это уязвимое место было и в той артели каменщи­ков (мостостроителей), о которой повествует Лесков в «За­печатленном ангеле». Артельщики - люди умелые, но в некоторых вещах беспомощные. Они нуждались в посред­нике между собой и властями, в организаторе, который бы вел всю их документацию, и провизией бы обеспечи­вал, и по почте деньги семьям бы переводил. Есть такой персонаж и у Лескова. Пимен, конечно, прохвост, «пус­тота», но без него никак невозможно. По виду он благо­образен, нравится городским властям, умеет найти к ним лазейку, но по сути - болтлив некстати, и приврет, и не слишком честен. Лесков умеет таких изображать, видел их, когда служил у А.Я. Шкотта.

Артель каменщиков возводила восемь быков на Днепре, и старообрядцы-артельщики жили привычной им жизнью, очень довольные своим местопребыванием. Там тополя были островерхие, и очаровали они их своей схо­жестью с рисунками на полях их молитвенных книг. И довольны они были тем, как спорилась работа, а глав­ное, тем, как славно смотрелись их любимые иконы в по­тайной комнатке - « Пресвятая владычица в саду молится» и «Ангел-хранитель», строгановской работы. Мир, тиши­на, чистота, все украшено белыми полотенцами - такая благодать, что уходить не хочется. И тут случилось несча­стье: икона ангела упала с аналоя. Как она упала - неиз­вестно, только с этого-то все и началось.

Лесков говорил, что он не писатель, а секретарь жиз­ни, передающий, записывающий факты. В городе евреи торгуют контрабандой, чиновники едут на ревизию. Глава ревизии поехал, действительно всех накрыл. За взятку от­дал печать, чтобы евреи опечатали свои лавки. Торговцы контрабанду вынесли, переждали день-другой и требуют с него денег, а не то грозят подать в суд за срыв коммер­ции. За деньгами кинулись к староверам, а тем неоткуда их брать. Тут все и заварилось. Жена ревизора наслала на староверов жандармов, те приехали и увезли иконы, за­печатав их сургучом, и икону ангела тоже: «пресветлый лик этот божественный был красен и запечатлен, а из-под печати олифа, которая под огневою смолой самую малость сверху растаяла, струила вниз двумя потеками, как кровь, в слезе растворенная...». Тогда артельщики решают под­менить иконы. А для этого нужно найти мастера, изогра­фа, который напишет новую икону.

Дальше в повести начинается новая история. У Лес­кова очень часто в одной вещи - несколько рассказов. Рассказ для Лескова - главный жанр, и он им почти брави­рует: рассказ в рассказе; рассказ, претендующий на исто­рию; рассказ, носящий характер любовного приключе­ния, трагедии. Иногда Лескову бывает трудно, он не мо­жет остановиться: «Житие одной бабы» пишет так, как писали современники - Левитов, Успенский, Решетни­ков. Но те писали локальные рассказы, а у Лескова - много страниц, соединенных легкими мостиками, которые почти не различишь. Исследователи сравнивали его рас­сказы со сказками «Тысячи и одной ночи».

Новый поворот сюжета: рассказчик Марк и отрок Левонтий отправляются на поиски изографа. По пути ста­рообрядцы встречаются с пустынником Памвой. Он еретик, то есть новой веры, у него не может быть никакой истины, но мнению рассказчика. Но «Левонтий хочет узреть, како­ва благодать господствующей церкви». Памва не речист. Па все отвечает: «Слава Богу». Происходит немой диалог: Левонтий и Памва что-то говорят друг другу без слов. Марк понимает, что Памва и в аду утихомирит чертей: «сам про­сится в ад, на все отвечает смирением, он и демонов всех к Ногу обратит, недаром я его опасался». «Неодолимый сей человек». Человек лишен всякой злобы, словно и не чело­век. И Памва посеял сомнение в душе странника Марка: «Значит, сильна церковь, если такая вера».