Даниэль Клугер - Баскервильская мистерия

Тут уместно обратить внимание читателя на то, что символизирует собака в еврейской мистической традиции. Собака в Каббале символизирует сфиру Гвура — «суровость», и рассматривается как символ неотвратимости возмездия, как символ суровости приговора.

Именно в этом облике предстает перед героями и читателями собака Баскервилей: «Такой собаки еще никто из нас, смертных, не видел. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя, глаза мерцали, словно искры, по морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем адское существо, выскочившее на нас из тумана…»

Так о чем же повествует «Собака Баскервилей», образец детективного жанра, одна из его вершин? С одной стороны, речь идет о решении логической Загадке, о рациональном объяснении странных и страшных событий и в конечном счете, о раскрытии хитроумно замысленного и совершенного преступления. С другой же — перед нами мистическая драма, разыгрывающая вечную историю борьбы Добра и Зла, борьбы, протекающей наиболее остро на границе материального и потустороннего миров и преломляющуюся в архетипические мифологемы, присутствующие в основе современной культуры. Мистерия скрыта от наших глаз покровом обыденности. Лишь местами, когда этот покров истончается и рвется, обыденность приобретает сияние ирреальности. Тайна остается Тайной — никогда читателю классического детектива не узнать с очевидной достоверностью подлинный источник мистического тумана, укутывающего героев и события. Как сказано в той же «Собаке Баскервилей»: «Тайна торфяных болот, тайна их странных обитателей остается по-прежнему неразгаданной».

Проза есть выродившаяся поэзия. Так считали древние греки — в их числе Аристотель. Я обеими руками подписываюсь под этим суждением — если под вырождением имеется в виду утрата наследственных черт по мере эволюции. В этом случае можно задуматься: какой из видов — или жанров — прозы «выродился» в наименьшей степени? Иными словами, стоит нынче ближе всех к поэзии? Рискуя навлечь на себя гнев ревнителей «серьезности» литературы, поклонников исключительно «мэйнстрима», со снисходительным презрением относящихся к «масскульту», хочу сказать: это детектив. Вообще, критики многократно и постоянно гонимого жанра демонстрируют образчик своеобразного литературного расизма, отказывая в принадлежности к подлинному искусству не отдельных книг, а целого жанра как такового. Утверждение: «Я не люблю поэзию», — воспринимается в приличном обществе неким чудачеством. Гордое заявление: «Я не люблю детективы!» — рассматривается признаком серьезного и глубокого отношения к духовным ценностям, каковых означенный жанр не содержит. Ну конечно — с одной стороны вроде бы, макулатура, заполняющая книжные прилавки, с другой — Пушкин и Байрон. Но ведь можно построить сопоставление и иначе: с одной стороны — Борхес и Эко (или Эдгар По и Роберт Стивенсон), с другой, например, — рифмованная халтура из многочисленных сборников и альманахов 70-90-х годов.

Возвращаясь к вопросу о родстве детектива и поэзии (уже затронутого в «Ловле бабочек на болоте»), я хочу отметить для начала «формальные» признаки двух разделов литературы. Цитата: «Ведь все ради этой строки написано? — Как всякие стихи — ради последней строки. — Которая приходит первой. — О, вы и это знаете!» Это разговор двух гениальных поэтов — Марины Цветаевой и Михаила Кузмина, приведенного Цветаевой в рассказе «Нездешний вечер». Так вот: всякий, кто пишет или пробует писать детектив, прекрасно знает: детектив пишется «ради последней строки» — ради развязки. Которая приходит первой — ибо специфика жанра такова, что детектив «пишется с конца», с развязки. Далее: в наибольшей степени от ритмической упорядоченности из всех прозаических зависит успешность или неуспешность именно детектива — поскольку прихотливая цепочка интеллектуального расследования требует очень четкого ритма — иначе читатель просто не воспримет текст, произведение рассыпется. И, наконец — рифма. Детектив без рифмы просто не существует! Правда, рифма эта специфична: улика. В детективном произведении рифмуются улики. Они увенчивают «строфы» и увязывают их друг с другом — чтобы в конце построить образ, изначально задуманный автором — ту самую «последнюю строку, которая приходит первой».