Александр Михайлов: Ангел истории изумлен...

Случайно оказавшись два года тому назад на лекции Александра Викторовича Михайлова, я, быть может, уловил одну из самых крупных удач своей жизни. Совершенно необъяснимым образом этот человек со странной тихой, но постепенно достигающей великолепной стройности и внутреннего драматизма речью вырывал своих слушателей из обыденности, из всех сопутствующих времени политических страстей, из унылой простылости аудиторий Московской Консерватории — и погружал в совершенно другой мир. Мир чарующий. Мир загадок культуры — бесконечных, бесконечно углубляющихся, поворачивающихся к нам, слушателям, все новыми и новыми гранями.

Была поздняя осень 1993 года. Еще свежа была в памяти орудийная стрельба в цент- ре Москвы и не покидающее с тех пор чувство беспомощности перед тем, что из "коридоров власти" вырвалось тогда на улицу. Не говорю про инфляцию. Про чувство отупения от изматывающей работы. Раз в неделю, во вторник, я чувствовал себя человеком. Размышляющим. Разумным. В тридцать три года я вновь ощущал себя счастливым учеником, мое сознание было открыто, распахнуто навстречу тому, что говорил Александр Викторович. Он рассказывал о музыке, о литературе, о взаимном проникновении искусств и взаимовлиянии культур, о судьбах человечества…

В администрации Консерватории никто, по-моему, и не знал, в каком именно кабинете читает он свой странный междисциплинарный курс. Однако, мы находили нужные двери: несколько вольнослушателей вроде меня и иногда студенты. Что делать с обвалившимся на меня богатством, я не знал. По журналистской привычке я стал записывать лекции на диктофон и потом расшифровывать их. Думаю, что поначалу профессор считал меня бестолковым и не в меру рьяным студентом. За несколько месяцев мы не обменялись иными словами, кроме слов приветствия: Александр Викторович был человеком изысканной вежливости. Потом однажды он все-таки полюбопытствовал, зачем я записываю на диктофон его слова. Я вынужден был объясниться и сказать, что профессиональные навыки с неотвратимостью принуждают меня фиксировать все наиболее интересное.

В № 5–6 "Новой Юности" за 1994 год Александр Викторович любезно разрешил опубликовать два больших фрагмента из своих лекций, снабдив публикацию не без иронии написанным комментарием. Журнал вышел только в апреле 1995. Я принес его на очередное занятие. Александр Викторович надписал десяток номеров и раздал присутствующим. Видно было, что он рад, и я отчасти чувствовал себя героем дня. Конечно, расшифровка лекции — текст, далекий от совершенства. Нет сомнения, что о вещах, о которых он говорил, он сам написал бы иначе, и написал бы лучше, чем сказал. Это был гениальный человек, и я откровенно завидовал людям, которым выпало счастье работать с ним в ИМЛИ. Им был задуман удивительный курс полемических лекций-импровизаций вокруг работы Ницше "Рождение трагедии из духа музыки". Этот курс он хотел начать еще в первом семестре 94-го года, потом дело отложилось на следующий, но и тут ничего не вышло, лекции в Консерватории стали нерегулярны, ходили слухи, что Михайлов то ли приболел, то ли загружен работой в российско-немецкой культурной ассоциации…

Апрельская лекция, во время которой Александр Викторович раздаривал журнал, была неожиданно и подчеркнуто деловита. Диктофон я с собой в тот раз не взял, а от руки записал, по лени, отрывочно. Профессор назвал ученикам несколько кругов тем, наиболее перспективных, на его взгляд, для музыковедческой разработки. В моей записи они выглядят так:

1) О смысле в музыке. 2)… 3) О логике в музыке. 4) О слове (проблема именовани в музыке). 5) О том, что есть музыка в музыке.

Что подразумевал А.В.Михайлов под вторым номером этого перечня, я так и не узнал. Эта лекция оказалась последней. Вообще. От нее у меня сохранилось еще несколько фраз, которые, без сомнения, являются своеобразными отмычками ко всему, что им сказано и написано:

"…Когда мы говорим о теоретических вопросах, мы должны стремиться не говорить ничего лишнего. Обычно это не удается. Так как каждое слово оказывается гораздо более подвижным, чем поначалу кажется. В истории культуры нет ни одной универсальной категории. Это — вывод из некоторого круга опыта, который удалось пройти. И самое главное, чему во всей истории культуры принадлежит некая регулирующая роль, — это самоистолкование культурного явления. К этому мы и стараемся пробиться…"