Андрей Максимов - Многослов-3, или Прочистите ваши уши - первая философская книга для подростков

И однажды орел сказал мне: «Если бы боги знали, что человека убил я, и я бы страдал за свою свободу, – мне не было бы так больно. Но принимать муку по жребию – это до невозможности мучительно. Душа болит, понимаешь?»

Я понял.

Я не люблю, когда Океаниды сообщают мне, будто кто-то снова назвал меня героем. Я – не герой. Просто обстоятельства сложились так, что я смог помочь людям. Я испытываю всего лишь физическую боль… А физическая боль, как страх: дело не в том, чтобы ее не было, а в том, чтобы сказать себе: ее нет.

А вот боль души… От нее никуда не денешься…

Герои древнегреческих мифов… Люди, которые борются со своими богами…

Нет, что ни говори, литературные герои всегда разговаривают.

Вот бы только их услышать…

В некотором царстве, в непонятном государстве жил да был мужик. Как водится в сказках, жены у него не было, зато имелось три сына: старший, средний, ну и… еще один.

Дальше, как водится, надумал мужик помирать. Как положено, лег в избе на печь, поднял глаза ввысь, принял, то есть, положение задумчивое.

Потом подозвал к себе сыновей и говорит:

– Ну вот, сыны, чую, смерть ко мне в гости пожаловала.

Сыновья потупились – приготовились горевать.

И только третий сын говорит взволнованно:

– Так это… Бать… Может, того этого, типа лекаря позвать, а?

От возмущения отец чуть с печи не свалился.

– Вечно ты! – хоть и обессиленно, но все-таки заорал он, даже чуть с печи не свалился. – Сказано: помираю, значит, не перечь отцу! Помираю – и все! И никаких лекарей!

Ну, и третьему сыну ничего не оставалось, как тоже пригорюниться…

Отец успокоился малёк, снова положение задумчивое принял и говорит:

– Надобно нам, значит, наследство делить. Жил я долго, работал честно – много не нажил поэтому. Но поскольку мужики вы у меня все, решил я каждому из вас разное оружие дать, чтобы пошли вы по белу свету и сами себе добро завоевали. Тебе, старший, даю я меч острый – много на нем зазубрин от былых боев, но крепка еще сталь его. А тебе, средний, даю я золото, непосильным трудом заработанное. Капитал первоначальный, может, и не велик, только не зря ж он нынче первоначальным именуется.

Оглядел младший брат избу – совсем пригорюнился. Кроме кота без сапог да крысы – подружки его – ничего не осталось.

– А тебе, сын мой младший, – произнес отец торжественно, – слово свое оставляю в наследство. Много раз выручало оно меня.

Момент, конечно, торжественный, а все одно: средний брат да старший улыбки сдержать не могут, думают про себя, мысли, причем, одинаковые.

«Что за штука такая – слово? – думают. – Голову им не отрубишь, коня на него не купишь. Баловство одно…»

Оглядел отец избу взглядом прощальным и произнес возвышенно:

– И еще желаю я, сыны мои, чтобы через семь лет, семь месяцев и семь дней пришли вы на могилку мою и рассказали друг другу честь по чести, чем богаты стали.

С этими словами мужик руки на груди сложил и поступил, как хотел, – умер то есть.

Ну а дальше все как водится пошло.

Поднимает солнце луну на своих лучах, опускает месяц солнышко на своих рожках – бегут дни. Завьюжит поземка – скроет тепло, распустятся листья – сбросят снег, – годы проходят.

А три брата, выполняя наказ отцовский, бродят по земле – добро наживают. Избу свою на кота без сапог оставили да на крысу. А куда денешься? Коли велел отец добро наживать, деваться некуда.

И вот наконец прошло семь лет, семь месяцев и семь дней. Пришли братья на могилу отцовскую.

На камень большой сели: старший брат, средний, ну и… этот… еще один.

Начал старший первым говорить, по старшинству потому что.

– Я, – хвастается, – мечом своим такое себе богатство завоевал – и не рассказать. На меня специально люди посмотреть приезжают.

– А я, – усмехается средний, – всех купил. И те, кто к тебе ездит, стоит мне только захотеть, с места не сдвинутся.

Буркнул что-то старший брат, но спорить не стал, знал: со златом не больно-то и поспоришь.

Смотрят, значит, два брата на этого… на младшего своего, а тот молчит. Правда, не просто так молчит, а со смыслом, многозначительно то есть. Но все одно: слов не роняет.

Наконец не выдержал старший брат, повернул свое иссеченное в битвах лицо без глаза и без уха и говорит:

– Что, не о чем рассказать тебе, братец? Ты, конечно, может, и сохранился лучше нас, зато одежда на тебе какая-то бедная, словно с чужого плеча.

Молчит младший. И не то чтобы грубо молчит или по-хамски там – нет. Просто значительно не роняет слова. И все тут.