Петр Киле - Опыты по эстетике классических эпох. [Статьи и эссе]

История человечества - это непрерывная череда войн, кроме смертности человека, трагического в ней через край, но ренессансные эпохи тем и привлекают нас, что оставляют в столетиях прекрасные города, совершеннейшие создания искусства и мысли. И высокое представление о достоинстве человека и красоте его дерзаний.

Было время, с интересом я перечитывал «Рождение трагедии из духа музыки» Ницше, но ныне там вижу лишь моральную рефлексию, которая мистифицирует картину рождения трагедии.. Между тем рождение аттической трагедии и театра из сельских празднеств и мистерий, пришедших с Востока, хорошо известно. Ницше предпринял попытку осмыслить это явление, внося в анализ современные понятия из психологии и философии, что лишь смазало картину зарождения трагедии. Вообще сама форма вдохновения у Ницше отдает Дионисом, что, впрочем, свойственно романтикам. Он открывает за внешней жизнерадостностью греков глубокий пессимизм, что проступает однако не только в эллинстве, а главное, далеко не сразу.

Дело ведь в том, что представление о трагическом мифе возникает одновременно с зарождением и развитием трагедии как жанра в отличие от мифов, уже обработанных поэтически в поэмах Гомера, и народной песни. Понятие трагического не есть еще пессимизм. Сельские празднества, связанные с временами года, были исполнены веселья, да и мистерии, пришедшие с Востока, в которых принимали участие в основном женщины, тоже были исполнены веселья, подчас самого разнузданного. Первоначально, с первобытных времен, в празднествах принимали участие все, но позже стали выделяться певцы и плясуны, они-то составили Хор, который отныне будет сопровождать все празднества вплоть до Панафинейских игр в Афинах. .

Но в этих условиях, с самосознанием индивида, наравне с самосознанием полиса, с открытием природы и самоценности всех проявлений жизни, с ощущением новой жизни, с восстановлением Афин после разгрома персами, не просто восстановления, а создания нового города с новой небывалой архитектурой, с созданием трагедии и театра и проступает трагический миф, основа трагедий Эсхила, Софокла, Еврипида , с обработкой фабулы одних и тех мифов у каждого драматурга в новом духе.

Это что касается идей и содержания, форма трагедии тоже получила быстрое развитие от Эсхила до Еврипида, в основе ее был Хор козлоногих, то есть народная песенная традиция, связанная с сельскими празднествами и мистериями, с одной стороны, чисто народными, даже женскими, так называемые вакханалии, с другой - элевсинские мистерии, мистические празднества, на которые съезжались греки из разных городов, островов, государств.

Таким образом, трагические мифы о Прометее, о Дионисе, об Эдипе и т.д., о которых сохранились упоминания, дошли до нас не в их первоначальном виде, как мифы у других народов, а пройдя через фантазии трагических поэтов, чаще безымянных, ведь даже трагедии гениальной троицы в большей мере не сохранились.

Вообще, должно сказать, мифы Древней Греции были пересказаны, обработаны в сказках, новеллах и трагедиях в свете фантазий о богах и героях Гомера - в условиях античного Ренессанса, как в эпоху мусульманского Ренессанса или Возрождения в странах Европы и Востока эти жанры возродились вновь, но уже с новым содержанием.

Можно представить, сколько было трагедий об Орфее! Меня давно привлекал миф об Орфее и Эвридике, широко известный еще в древности; если не сохранились холсты и изваяния, то изображения на вазах отдельных эпизодов из мифа говорят об устойчивом интересе эллинов к Орфею и Эвридике.

Ныне для меня прояснивается до полной очевидности: в мифе об Орфее и Эвридике греки воссоздали историю рождения трагедии и театра. Она имеет отчетливо разработанную драматическую фабулу. Странно, что Ницше в своем эссе о рождении трагедии из духа музыки, о примирении дионисийского и аполлонического начал в аттической трагедии не упоминает Орфея, учредителя празднеств в честь Диониса, певца и музыканта, воплощение духа музыки.

Орфей, можно сказать, прототип первых трагиков - Эсхила, Софокла, Еврипида, которые несомненно очень близко к сердцу принимали его судьбу, особенно в юности.