Александр Жолковский - Осторожно, треножник!

На примере симпатичного лейтенанта Зотова, не сумевшего правильно прочесть симпатичного ему актера Тверитинова и потому обрекшего его на гибель, студенты учатся читать литературу. И обратно, рассказ, подрывающий стереотипы соцреализма и тоталитарного мышления (постановкой стандартного героя советской литературы Зотова под повествовательный удар), – призван был научить читателя по-новому разбираться в жизни. В этом, однако, нет парадокса и вообще чего-либо сногсшибательно нового, такова одна из излюбленных тем литературы, всегда занятой самой собой, но тем самым – искусством чтения в широком смысле.

Например, «Станционный смотритель» Пушкина (впервые адекватно прочитанный М. О. Гершензоном) посвящен неспособности его героя Семена Вырина, мозги которого промыты хрестоматийной «Бедной Лизой» Карамзина и евангельскими притчами о блудном сыне и заблудшей овечке, правильно прочесть – рассмотреть (хотя он и является смотрителем) и понять – происходящее с его дочерью, в результате чего он спивается и умирает, сам явив образ «блудного отца». В какой-то степени – будь то по сознательному замыслу автора или по логике следования литературным канонам – слепым к реальности смотрителем станции Кочетовка предстает и герой Солженицына.

В «Тамани» ошибочное взаимное прочтение друг друга героями составляет стержень сюжета. Печорин воспринимает «ундину» как экзотическую героиню колониально-романтического сюжета, только и ждущую появления столичного героя, чтобы упасть в его объятия, тогда как она интерпретирует его в детективном ключе – как правительственного агента (причем каждый еще и подыгрывает ложной версии другого). В результате коммуникация проваливается, ничего хорошего, да и вообще значительного, не происходит, и все расходятся в разные стороны, отделавшись легким испугом.

Как видим, уроки чтения, преподносимые классиками, строятся на подрыве – деконструкции, демифологизации – некритически усвоенных расхожих представлений. Целью такого подрыва никак не является оригинальничанье и литературное хулиганство. Демифологизация – вовсе не какой-то чуждый западный продукт, подброшенный нам врагами всего исконного, а, напротив, органическая составляющая литературного процесса, наряду с такими его составляющими, как критика и литературоведение. Причем металитературная критика часто вплетается в собственно художественную ткань произведения.

Так, герой «Бедных людей» Достоевского Макар Девушкин, отождествляя себя с «маленьким человеком» русской литературы, остается доволен его изображением в виде пушкинского Вырина, но не в виде гоголевского Акакия Акакиевича, на которого, по его мнению, автор смотрит слишком свысока. Тем самым Достоевский прокладывает путь к преображению «маленького человека» в «подпольного», одаренного способностью к провокационному диалогу.

А в «Селе Степанчикове и его обитателях» Достоевский (как показал Тынянов) поднимает демифологизирующую руку на самого Гоголя, придав многие его черты карикатурной, но и зловещей, фигуре Фомы Фомича Опискина, местного Инквизитора.

Металитературная полемика может носить и менее личный характер, направляя свое деконструктивное жало не на конкретных авторов, а на целые стилистические системы. Вот Зощенко вдруг издевательски сбивается на современную орнаментально-производственную прозу: