Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

115

Не менее симптоматично и совпадение в критике западной философии. Выражение Вяземского «надменные ученья / Плоды лжемудрости и тьмы» [Вяземский, 311] – это почти парафраз любимой формулы С. Глинки «лжеумствователи осьмагонадесять века» [см., напр.: РВ 1812, № 2, 28].

116

Ср. правку Жуковского: «…в сем нареченьи / Сам Бог ей путь предуказал» и его комментарий: «После значенье надобно необходимо чего значенье; как я поправил, кажется точнее» [цит. по: Панов].

117

Ср. правку Жуковского: «И в мире свой свершая путь / Перед людьми…» [цит. по: Панов].

118

При этом Жуковский совершенно забыл о собственных строках в «Орлеанской деве», где Франция называлась «святой землей» и говорилось об особом покровительстве ей Провидения [подр. cм.: Киселева 2002, 140—142]. Забывчивость вполне симптоматичная: в «Орлеанской деве» шла речь о монархической Франции, о спасении законного короля и престола простой крестьянкой, ставшей орудием Провидения, а в статье речь идет о революционной Франции, поправшей законную власть.

119

Обратим внимание на уточнение, сделанное Жуковским: «Этот „Русской Бог“ есть удивительное создание нашего ума народного; понятие о Нем, о т д е л ь н о существующее при в е р е в Бога христианского, истекающей из божественного откровения, присоединено к ней, будучи выведено русским народом из откровения, в его истории заключающегося <���…> это образ Небесного Спасителя, видимо отразившийся в земной судьбе нашего народа» [Проза, 240]. Таким образом, русская история, если из нее можно «без всякого проповедания» вывести «образ Небесного Спасителя», т. е. Мессии, – это, по Жуковскому, Священная история. Вспомним мысль Чаадаева о том, что историю новых европейских народов «с таким же правом можно назвать священной, как и историю избранного народа» [Чаадаев, 34], но у него история России была решительно исключена из этого ряда. Жуковский знаменательным образом возражает Чаадаеву в этом очень важном пункте. Как мы увидим ниже, диалог с первым «философическим письмом» на этом не заканчивается.

120

Напомним, что в конце февраля 1848 г. в Лондоне на немецком языке был опубликован «Манифест коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса. Кроме знаменитого утверждения, что по Европе бродит призрак коммунизма, в главе «Пролетарии и коммунисты» в полемическом задоре говорилось об уничтожении семьи, точнее, о естественном отпадении этого буржуазного института при коммунизме. Не исключено, что этот текст мог хотя бы косвенно быть известен Жуковскому и вызвать его резкий отклик.

121

Коротко об этом см.: Киселева 2005, 144—145.

122

Ср.: «То, что в других странах уже давно составляет самую основу общежития, для нас – только теория и умозрение» и т. д. [Чаадаев, 22].

123

Он называет Россию «еще неоглядевшимся недорослем, владельцем великого богатства, которого он еще употреблять не научился, но которое еще не растрачено» [Проза, 242—243].

124

Ср.: Peterson.

125

В английском языке различие между молчанием и тишиной трудно улавливается, однако эта разница здесь важна. См. ссылки у Эпштейна на замечания на этот счет М.М. Бахтина («В тишине ничто не звучит (или нечто не звучит) – в молчании никто не говорит (или некто не говорит)» и Н.Д. Арутюновой («…глагол молчать… предполагает возможность выполнения речевого действия»).

126

О принципиальном значении музыки для Тургенева [см.: Heier].

127

Позиция невмешательства, отрешенности характерна для его рассказчиков; см. о парадоксальном сочетании противоположностей в природе [Pahomov].

128

См., например, натюрморт Яна Брейгеля-старшего и Бальтазара ван дер Аста [Segal, № 15; 18 и 20]. В книге Сегала символическое значение стрекозы не упоминается, тогда как в комментариях на выставке оно указывалось.

129

Вспомним и возможную этимологию слова стрекоза : «ездовое животное черта; – коза (или козел) черта»; «рус.: стрекоза < Стри(бог) и коза» [МНМ, там же]. Эта этимология оспаривается Фасмером, который выводит стрекоза от стрекать , прыгать и видит возможную связь со стрекотать . Также Преображенский предполагает связь с коза , хотя только как символ легкости и быстрого движения [см.: Преображенский, II, 395].

130

Такое использование мотива насекомого характерно не только для Тургенева; оно наблюдается и в произведениях других русских писателей [см.: Терновская].

131

Анри Гранжар утверждает, что «dès 1862 ce romantique désespéré <���Тургенев. – С.Б. > est obsédé par le destin des insectes» [Granjard, 176]. По мнению автора, именно с того момента насекомое часто служит для Тургенева иллюстрацией того, что человеку отказано «ce droit à l’individualité, à la pensée personelle qui élève au-dessus du vouloir-vivre aveugle et des espèces animales inférieures qui prouveraient les dires de Schopenhauer» [Tам же]. Он считает, что эти мысли были возбуждены знакомством (по совету Герцена) с Миром как волей и представлением Шопенгауера. Если Гранжар прав, мы можем, по крайней мере, сказать, что у Тургенева почва была давно готова для подобных мыслей: такие ассоциации насекомых встречаются в его произведениях задолго до знакомства с Шопенгауером.