Франсуа Шаму - Цивилизация Древней Греции

Насилие как таковое закончилось осуждением и возмущением некоторых умов, не склонных придерживаться традиционных нравов. Еврипид в пьесе «Троянки», поставленной в 415 году, подверг осуждению принцип завоевательной войны, несущей с собой беды и несправедливые страдания. Это осуждение Еврипид вкладывает в уста бога Посейдона в самом начале пьесы, целиком посвященной описанию несчастной судьбы фригийских пленниц Гекубы, Андромахи, Кассандры сразу после взятия Трои:

Далее поэт говорит устами Кассандры:

Так постепенно складывается новая идея справедливой войны, где слава связана не только с демонстрацией военной силы, но и с законностью цели, которую она преследует. Если некто считает возможным принесение высшей жертвы, необходимо, чтобы он совершал это во имя благой идеи. Отсюда та настойчивость, с которой в эпитафиях погибшим воинам и в надгробных речах внимание заостряется не только на повиновении солдата законам родины (одним лишь спартанцам не нужна была никакая другая мотивация), но и на том, что он пал в бою за свободу. Он был готов умереть ради свободы своего полиса. Эта мысль появляется в нескольких эпитафиях, сочиненных по случаю греко-персидских войн, — например, в этой, приписываемой Симониду, которая в очень общих чертах излагает широко распространенное чувство:

Эта идеалистическая концепция военного долга была очень широко распространена в классическую эпоху, по крайней мере теоретически, независимо от реальности. Во всяком случае, ее никто не оспаривает. «Пацифизм» Аристофана (если называть его позицию современным нам термином) ни в коей мере не отрицает обязанности отстаивать с оружием в руках интересы своей родины. То, что отстаивает автор «Ахарнян», «Мира» и «Лисистраты», — это лишь миролюбивая внешняя политика, в противовес взглядам Клеона, Гипербола, Клеофона, которые рассматривали войну как средство удовлетворения потребностей своих сторонников посредством жалований и военных пособий, как способ привлечения союзных фил и установления клерухий за пределами Аттики. Городское население получало от этого выгоду, однако земельные собственники в связи с военными действиями несли убытки: изгнанные из своих деревень, они наблюдали, как под стенами города расхищается их имущество, уничтожаются их оливковые рощи и виноградники, и страдали от бессилья противостоять этому. Именно поэтому они желали мира, полагая с определенной долей наивности, что противник согласится заключить его на разумных условиях. Сочувствующий им Аристофан выступает их защитником, испытывая при этом отвращение к демагогам и к тем бесстыдным приемам вербовки, к которым они прибегали. Однако если он изображает смелого крестьянина Дикеополиса, заключившего сепаратный мир со спартанцами, или начинает насмехаться над таксиархом Ламахом, над его бахвальством, высмеивая гигантский плюмаж его каски и ужасную Горгону на его щите, тем самым он совсем не собирается восхвалить политику отказа от защиты или посмеяться над истинной доблестью. Совсем наоборот — его патриотизм, возможно не очень дальновидный, вдохновляет его на создание красноречивого гимна во славу земли Аттики, где он воспевает, по правде сказать идеализированные, деяния «марафономахов» — героев греко-персидских войн, представляя их идеалом гражданских и военных добродетелей. Laudator temporis acti [14] Восхвалитель былых времен (лат.). , Аристофан вовсе не был новатором в сфере политических принципов, и его пропаганда мира приобретала свой смысл применительно к внутренней политике. Видел ли он, что война, в течение долгого времени разоряя сельских жителей, колебала сами устои гражданского общества и неизбежно вела к его глубокой трансформации? Но он смело это утверждал: даже если удается избежать ослабления, его симптомы очевидны, и автор делает все, чтобы бороться с ними.