Сборник статей - Тайны древних цивилизаций. Том 1

Прежде всего, следует отметить, что человек на Востоке никогда не воспринимался как нечто подлежащее определению. Человек в высшем понимании, человек-принцип не подпадал полностью ни под какие дефиниции. Поскольку разуму не удавалось зафиксировать его, заключить в определенные границы, поставить для него четкие рамки, – человек был чем-то абсолютно неопределимым. Человек понимался как нечто заключающее в себе таинство неопределенности, то есть то, что находится за пределами формы. На санскрите это называлось миром арупы, миром без формы, в противоположность другому таинству, миру рупы – миру формальному, который можно потрогать, ударить, но который, тем не менее, является эфемерным.

Взглянем, к примеру, на этот микрофон, который помогает мне с вами разговаривать: очевидно, что пятьдесят лет назад его не было и через пятьдесят лет его не будет. Для восточной мысли этот микрофон, в таком случае, лишен реальности, он обладает сиюминутной, минимальной реальностью, поскольку подвержен законам начала и конца. Для восточных философов единственно реальным будет то, что не подвержено законам начала и конца. И единственное, что не подчиняется этим законам, – это, очевидно, Изначальная Тайна, причина всего сущего, назовем ли мы ее Богом, Атманом или Парабрахманом.

Согласно воззрениям индийцев, человек, пребывая на Земле, состоит из семи тел. Они считали, что вся Природа действует в семи измерениях, и человек, имея семь средств выражения, не является исключением в Природе. Напротив, эти семь тел – не что иное как следы, которые оставляет человек в этих семи измерениях. Если мы представим себе эти семь измерений как семь дощечек, положенных одна на другую, и мысленно прострелим их насквозь стрелой или пулей, то обнаружим, что останется семь отверстий. Их семь не потому, что пуля или стрела изначально несут в себе некую семеричность, а потому что пуля или стрела прошли через семь плоскостей – семь планов сознания. Если бы вместо семи плоскостей было восемь, осталось бы восемь отверстий, если бы вместо семи их было пять – осталось бы пять. Иными словами, восточные мудрецы, вопреки устоявшемуся мнению, никогда не определяли внутреннюю сущность человека ни как семеричную, ни как пятеричную, ни как четверичную. Но они считали, что эта сущность погружена в тайну, тайну ничем не угнетенного разума, Тайджаси, не умещающегося ни в какие границы. Но поскольку они воспринимали Вселенную, состоящую из семи измерений, начиная с части чисто физической, или рупы, и кончая чисто метафизической, или арупой, они полагали, что человек, пребывая в этих семи измерениях, создавал семь образов, проделывал семь отверстий в этих семи измерениях и, для того чтобы выразить себя, создавал своего рода семь лодок или семь носителей, «проводников».

Согласно представлениям древних индийцев, существовали как бы две большие группы таких «проводников». Одна группа принадлежала к миру рупы, или формальному миру, миру преходящего. И три «проводника» принадлежали миру высшего, миру бессмертного, миру непреходящего. Для них существовал таинственный элемент, Атман, который неизвестно откуда приходит и неизвестно куда идет, чьим первым проявлением на наиболее духовном плане будет Атма. Атма – если попытаться перевести это слово, хотя перевести очень трудно, – обозначает Дух, Волю Постоянства в чистом смысле слова, но лишенную формы, лишенную ограничений, лежащую за пределами постижимого. Это первый «проводник» на наиболее тонком плане человеческой психологии.

Второй «проводник», называемый Буддхи или Буддх, что примерно означает «проводник Света», позднее встречается в буддизме, религии, вышедшей из брахманизма и ведизма и внесшей значительный вклад в развитие теории Пространства Света, или Буддха. Буддхи – это «проводник», благодаря которому человек обладает интуицией, может получать знания о вещах за пределами времени и пространства. У древних индийцев существовал ряд дисциплин, благодаря которым человек мог воспринимать то, что передавалось ему от Будцхи, этого «проводника», позволяющего общаться на расстоянии, понимать те или иные вещи на расстоянии или понимать их a priori. Не прибегать, к примеру, к разного рода рассуждениям и силлогизмам для того, чтобы понять идею, а просто направить сознание на эту идею и сразу ее уловить. Чтобы лучше это себе представить, скажем, что это чем-то напоминает наше эстетическое восприятие искусства. Иными словами, когда мы впервые видим Парфенон или прекрасную статую – предположим, Венеры Милосской или Ники Самофракийской, – мы не рассуждаем и не говорим: «У этого произведения такие-то размеры, такой-то вес, такие-то пропорции, оно сделано из пантелийского мрамора [3], обладает такими-то характеристиками, и поэтому оно прекрасно». Нет, оно производит на нас впечатление, потому что оно прекрасно. Затем наступит черед ряда оценок, которые частично либо полностью подтвердят то, что мы уже оценили интуитивно, инстинктивно, если слово «инстинкт» уместно на таких высоких планах.