В. Авдеев - Расовый смысл русской идеи. Выпуск 2

Таким образом, вопрос о смысле ставит перед нацией сверхисторическую цель, ради которой национальная политика требует иерархии отношений к народностям – вплоть до подавления тех из них, чье развитие прямо вредит России и русским. Причем подавление арирусских настроений есть благо не только для одних русских: «Ибо, вникая в идею нашей государственной власти, мы, несомненно, убеждаемся, с одной стороны, в том, что она существует не для одних русских, с другой же стороны – что даже в интересах нерусских племен должна сохранять русский характер и, стало быть, остаться русской властью» [41].

Добавим к этому, что русская суть России имеет и всечеловеческий смысл – и как сохранение биологического и культурного разнообразия в мире, и как отлаженная в национальных условиях система элитного отбора.

Иван Ильин задолго до выхода на авансцену этно-сепаратистских группировок из национальных республик писал: «Вот откуда разложение власти: федералисты ничего не понимали и нынче ничего не понимают в государстве, в его сущности и действии. Тайна государственного импонирования; сила его повелевающего и воспитывающего внушения; секрет народного уважения и доверия к власти: умение дисциплинировать и готовность дисциплинироваться; искусство вызывать на жертвенное служение; любовь к Государю и власть присяги; тайна водительства и вдохновение патриотизма – все это они просмотрели, разложили и низвергли, уверяя себя и других, что Императорская Россия держалась “лакеями и палачами”…» [42].

Ильин прекрасно видел, что «федерация возможна только там, где имеется налицо несколько самостоятельных государств, стремящихся к объединению. Федерация отправляется от множества… Это есть процесс отнюдь не центробежный, а центростремительный» [43]. «Первая основа федеративного строя состоит в наличии двух или нескольких самостоятельно оформленных государств… Эти оформленные государства должны быть сравнительно невелики, настолько, чтобы единое, из них вновь возникающее государство имело жизненно-политический смысл… Есть территориальные, этнические и хозяйственные размеры, при которых федеративная форма совсем не “рентируется”; она становится не облегчением порядка, безопасности жизни и хозяйства, а нелепым затруднением» [44].

«Федерации вообще не выдумываются и не возникают в силу отвлеченных “идеалов”; они вырастают органически. Но мало взаимной нужды и пользы; нужно, чтобы народы приняли эту нужду, признали эту пользу и захотели этого единения» [45]. В то же время, «дар политического компромисса, способность “отодвинуть” несущественное и объединиться на главном, – воспитывается веками» [46].

Малые народы России, советская элита этнических уделов ни такого дара, ни веков для его воспитания не имела. А поскольку центральная власть компартии оказалась продажной и прогнившей насквозь, сбылись предсказания И. Ильина, писавшего, что «введение федерации [сверху] неминуемо вызывает вечные беспорядки, нелепую провинциальную вражду, гражданские войны, государственную слабость и культурную отсталость народа» [47]. «… в эти образовавшиеся политические ямы, в эти водовороты сепаратистской анархии хлынет человеческая порочность: во-первых, вышколенные революцией авантюристы под новыми фамилиями; во-вторых, наймиты соседних держав (из русской эмиграции); в-третьих, иностранные искатели приключений, кондотьеры, спекулянты и “миссионеры” (перечитайте “Бориса Годунова” Пушкина и исторические хроники Шекспира). Все это будет заинтересовано в затягивании хаоса, в противорусской агитации и пропаганде, в политической и религиозной коррупции… Двадцать расстроенных бюджетных и монетных единиц потребуют бесчисленных валютных займов; займы будут даваться державами под гарантии “демократического”, “концессионного”, “торгово-промышленного”, “военного” и рода. Новые государства окажутся через несколько лет сателлитами соседних держав, иностранными колониями и “протекторатами”» [48]. «Россия превратится в гигантские “Балканы”, в вечный источник войн, в великий рассадник смут. Она станет мировым бродилом, в которое будут вливаться социальные и моральные отбросы всех стран…» «…расчлененная Россия станет неизлечимою язвою мира» [49].

И. Солоневич пишет об этно-федерализме также жестко и определенно: «Можно было бы предположить, что полтораста петлюр во всех их разновидностях окажутся достаточно разумными, чтобы не вызвать и политического и хозяйственного хаоса – но для столь оптимистических предположений никаких разумных данных нет: петлюры режут друг друга и в своей собственной среде» [50]. «Всякий истинный федералист проповедует всякую самостийность только, пока он слаб. Когда же он становится силен, – или ему кажется, что он становится силен, – он начинает вести себя так, что конфузятся самые застарелые империалисты. Федерализм есть философия слабости…» [51]. «… всякий сепаратизм есть объективно реакционное явление: этакая реакционная утопия предполагающая, что весь ход человеческой истории – от пещерной одиночной семьи, через племя, народ, нацию – к государству и империи – можно обратить вспять» [52].