Русский Скептик - Зачем написали «12 стульев»?

Это типичный любовно-производственный роман — главная тема всех без исключения советских графоманов. В данном плане не хватает очень трудолюбивого и положительного председателя парткома или месткома, который совершенно невольно и не зная о том, лишь трудолюбием своим и ответственностью, разрушает все хитрые козни жулика-еврея… Жуть.

Если бы эту ахинею прочитал, например, его сиятельство, то он бы заключил самым решительным образом: «О жилищных проблемах, мешающих любви, пишите в домоуправление, а у литературы, ребята, совсем другие задачи. Впрочем, напишите лучше в ЦК — я посодействую». — И выстраданный ребятами план немедленно бы отправился в мусорную корзину, где ему самое место. Почему бы не предположить, что так и случилось, если план все-таки отправился в мусорную корзину? Я не ручаюсь, конечно, что второй раз ребятами руководил именно его сиятельство, но второй роман получился заметно лучше первого… Алексей Толстой, я думаю, мог согласиться занять место «тунеядца», ведь никого поливать грязью не предполагалось, разве что «нэпманов» описать во всей красе, но в том ничего зазорного нет, он и сам нечто подобное написал.

Первый роман содержит много исключительно еврейского, варварское еврейское мировоззрение, как отмечено выше, но второй уже противоречит еврейскому мировоззрению. Например, во втором романе появляется отрицательный герой-еврей, Михаил Самуэлевич Паниковский, что переходит вообще всякие границы разумного. Важно также, что во втором романе автор не испытывает выраженной ненависти к своим второстепенным героям, сопровождающим жулика-еврея, — напротив, некоторому унижению в конце подвергается сам жулик-еврей. Это, безусловно, указывает на резкую смену художественных ориентиров после написания первого романа, т. е. на нового художественного руководителя парочки графоманов. Вполне вероятно, что его сиятельство отнесся к своим обязанностям с гораздо большей ответственностью, чем праздный любитель Черного моря. Сдается мне также, что уговорить его сиятельство на руководство графоманами, даже без поливания грязью Шульгина, можно было только через ЦК, не ниже, т. е. дело двух графоманов неведомым образом вышло на новый уже государственный уровень — высший.

Может быть, новый роман призван был способствовать свертыванию НЭПа, «новой экономической политики», как глупо выразился Ленин (ничего нового в ней не было — только старое), но никакой политической необходимости в нем не было. Литературное выступление двух наших графоманов против НЭПа, пусть и своевременное (роман начали печатать в январе 1931 года в том же журнале «30 дней», а осенью отменена была розничная частная торговля), нужно было не партии большевиков и тем более не стране — только самим графоманам, да еще, может быть, Катаеву, чтобы реабилитироваться в глазах своих благодетелей из ГПУ. Трудно предположить, что кому-то во власти очень уж понадобился роман, бичующий нэпманов, но предположение, что Ильф и Петров написали второй роман сами, без посторонней помощи, выглядит гораздо глупее. Может быть, кто-то во власти просто не запретил новый проект мастерской советского романа: пусть пишут — жалко, что ли? Да и хорошо ли запрещать верноподданные дела, пусть даже бессмысленные?

После проекта «Золотой теленок» мастерская советского романа прекратила свое существование. Ребята-графоманы написали, конечно, еще несколько вещей, не брезгуя, как обычно, плагиатом. Скажем, в привычном графоманам производственном фельетонном духе был переосмыслен роман Г. Уэллса «Человек-невидимка», названный в новом воплощении «Светлая личность», но писать с силой Уэллса ребята, конечно же, не могли, даже и пытаться не стоило. Была также написана, например, умопомрачительная вещь о тяжком положении американских негров — очень важная и нужная тема, тем более что в СССР не было никаких негров, ни американских, ни африканских, ни даже прочих, коли есть такие. Им повезло, что оба умерли рано — И. Л. Файнзильберг в 1937 г. по болезни, а Е. П. Катаев в 1942 г. по несчастью. Остались бы живы — превратились бы в посмешище или в отупевших высокопоставленных алкоголиков, как Шолохов, и это закономерный удел всякого графомана, пробивавшегося чужим трудом, чужим умом. Можно украсть деньги и стать богатым, но нельзя украсть разум и стать умным.