Василь Быков: Его батальон

– Что случилось?

Капитан задал этот вопрос, несколько даже заинтригованный всеобщим молчанием, и Чернорученко, неуклюже выпрямившись, переступил с ноги на ногу. Однако первым заговорил Гутман:

– Сюрприз для вас, товарищ комбат.

Сюрпризов на фронте хватало, они сыпались тут ежечасно, один неожиданнее другого, но теперь Волошин почувствовал, что этот, пожалуй, был не из худших. Иначе бы они так не улыбались.

– Что еще за сюрприз?

– Пусть Чернорученко скажет. Он лучше знает.

Неуклюжий и длиннорукий Чернорученко, смущенно улыбаясь, взглянул на Гутмана, потом на лейтенанта Маркина. Не решаясь начать первым, Маркин коротко ободрил бойца:

– Ну говори, говори.

– Орден вам, товарищ комбат. Из штаба звонили.

Волошин и сам уже начал догадываться и теперь понял все сразу. Не сказав ни слова, он перешагнул через длинные ноги разведчика, сбросил с себя плащ-палатку и сел подле ящика начальника штаба. Джим с почтительной важностью воспитанного пса опустился на задние лапы рядом.

Волошин молчал. На секунду в его душе мелькнуло радостное и в то же время неизвестно почему немного неловкое чувство. Орден – это хорошо, но почему только ему? А другим? Между тем все происходило, наверно, как и должно было происходить на войне, – месяца два назад послали бумаги с представлением его к ордену Красного Знамени, он знал об этом и какое-то время даже ждал ордена. Но потом началось наступление, трудные, затяжные бои за высотки, деревни и хутора, и он не очень уж и надеялся, что награда застанет его в живых. И вот, выходит, застала, значит, еще суждено сколько придется поносить на груди и этот боевой орден. Что ж, в общем он был доволен, хотя внешне ничем и не выразил своего удовлетворения.

– Так что поздравляем, товарищ капитан! – сказал Гутман. – Вот тут я и обмывочку расстарался.

Он выхватил откуда-то алюминиевую фляжку и встряхнул ее. Во фляге булькнуло. Волошин смущенно поморщился:

– Пока спрячь, Лева. Обмывочка не проблема.

– Ого! Не проблема! Да я ее едва у старшины второго батальона выцыганил. Самая проблема! Вон лейтенант весь вечер на нее поглядывает.

– Глупости вы городите, Гутман, – серьезно заметил Маркин.

– Вот лейтенанту и отдай, – спокойно сказал комбат. – А мне лучше портянки сухие поищи.

– Ай-яй! Портянки – такое дело!

Он вытащил из-под соломы туго набитый вещевой мешок и ловко развязал его:

– Вот сухонькие.

– Спасибо.

– И снимите шинель – пуговицу в петлицу вошью. А то уже третий день обещаете.

– Только чтоб одинаково было: на правой и на левой.

– Будет в аккурат. Не сомневайтесь.

Он не сомневался. Гутман был испытанный мастер на все возможные и невозможные дела – все у него получалось удивительно легко и просто. Комбат привычно расстегнул командирский ремень, скинул с плеч двойную портупею, кобуру с ТТ, снял свою комсоставскую, некогда шитую на заказ, но уже основательно потрепанную и побитую осколками шинель. Гутман широким портняжным жестом раскинул ее на коленях.

– И кто придумал эти пуговицы в петлицы? Ни складу, ни ладу.

– Тебя не спросили, Гутман, – буркнул Маркин. – Придумали, значит, так надо было.

– А по мне, так лучше кубари. Как прежде.

Комбат с наслаждением вытянул на соломе отекшие за день ноги и, рассеянно слушая разговор подчиненных, достал из брючного кармашка часы – плоские, с тоненькими стрелками и удивительно точным ходом. Он положил часы на край ящика, чтобы видеть их светящийся циферблат, и начал свертывать самокрутку.

Первая волнующая радость постепенно уходила, вытесняемая насущными заботами дня, он смотрел на часы и думал, что скоро надо будет звонить на полковой КП, докладывать обстановку. Как почти и всегда, эти минуты были до отвращения неприятны ему и портили настроение до и после доклада. Сколько уже времени, как полком стал командовать майор Гунько, а комбат-три Волошин все еще не мог привыкнуть к его начальническим манерам, которые нередко раздражали, а то и злили его.

– Из полка звонили?

Маркин оторвался от бумаг, вспоминая, моргнул – его лицо с густоватой щетиной на щеках при скупом свете карбидки выглядело почти черным.

– Звонили. Будет пополнение.

– Много?

– Неизвестно. В двадцать два ноль-ноль приказано выслать представителя от батальона.

Лейтенант озабоченно посмотрел на часы – малая стрелка приближалась к восьми. Комбат откинулся к стене землянки и затянулся самокруткой. Стена ничуть не прогрелась и даже сквозь меховой овчинный жилет чувствительно холодила спину.