Александр Коржаков: Борис Ельцин: от рассвета до заката

–– Меня вызвал Виктор Степанович и спрашивает: "Что там они в клубе делают, еще, что ли, заговор устраивают? Не пускать их туда".

Мы сначала возмущались, а потом забрали свои вещички из клуба и решили заниматься в другом месте. Там нас приняли с распростертыми объятиями.

Наступил день выборов. Мы колебались: идти или не идти голосовать? Многие мои сотрудники, ближайшие товарищи, честно сказали:

–– Александр Васильевич, вы как хотите расценивайте наше поведение, но ни мы, ни наши жены голосовать не будем.

Один из водителей, который работал со мной в день первого тура выборов, помнил, что я две недели назад призывал его:

–– Обязательно проголосуй!

И вдруг утром 3 июля он мне говорит:

–– Александр Васильевич, извините, можно вам кое-что сказать?

–– Давай.

Думал, он что-нибудь попросит. Мне всегда было приятно помочь. А парень этот сообщает:

–– Простите, но я не пойду сегодня голосовать ни за кого.

На избирательный участок отправились прежним, что и в первый тур выборов, составом: Барсуков, Тарпищев и я. Сосковец лежал в больнице. Как и в первый тур, так и сейчас журналисты увидели неунывающую троицу. Корреспонденты на нас в прямом смысле слова набросились. Офицер, отвечающий в СБП за работу с прессой, подвел каких-то американских телевизионщиков и стал умолять:

–– Александр Васильевич, ответьте им хоть на один вопросик...

Я шел быстрым шагом. Оператор с камерой на плече снимал меня анфас и бежал спиной вперед еще быстрее.

–– За кого вы голосовали? -– спросила американка.

–– За Ельцина.

–– И что, у вас никакой обиды на него не осталось?

–– Не осталось.

Мне не хотелось иностранцам объяснять, что в России на обиженных воду возят.

–– А как здоровье Ельцина? -– задает второй вопрос журналистка.

–– К сожалению, данной информацией сейчас не располагаю, -– нагло вру ей.

Приехали домой, выпили по рюмочке в честь праздников и стали ждать результатов выборов

С детства я мечтал стать летчиком-истребителем. Однажды, в классе седьмом, разговорился с отцом школьного приятеля -– тот был летчиком. Он мне сказал:

–– Тебя с твоим ростом в авиацию не возьмут.

Я уже был под метр восемьдесят, а для летчиков-истребителей даже рост на пять сантиметров меньше считался предельным. Вдобавок меня слегка укачивало на качелях. Так что в самолете я, видимо, мог рассчитывать только на пассажирское кресло.

В школе любил читать о чекистах, следователях МУРа, о жестоких преступниках, которых непременно ловили отважные "оперы". Мечта о летчике сменилась более приземленной -– я захотел стать чекистом. Туда по крайней мере принимали с любым ростом.

Родители к моим мыслям относились настороженно. Матери казалось, что я выбираю слишком опасные профессии. Отец внешне ее поддерживал, но в душе ему нравились мои желания. Ведь когда он пришел с войны, ему тоже предлагали работу в органах МГБ, но не взяли, так как мой дед Никита по материнской линии был в 1937 году репрессирован и, если верить справке, умер в тюрьме в 1943 году.

После армии Василий Капитонович Коржаков устроился работать на фабрику "Трехгорная мануфактура имени Ф. Э. Дзержинского". Сначала был помощником мастера, а затем мастером цеха и в этой должности проработал всю жизнь. Там, на "Трехгорке", отец познакомился с моей матерью, и они поженились очень быстро. Мать моя, Екатерина Никитична, потом призналась мне, что замуж вышла не по любви -– просто ей надоело жить в общежитии, а отцу, как фронтовику, сразу дали комнату в подвале барака. Любовь пришла потом.

В той восьмиметровой комнате я и родился. В углу стояла печка, пол был земляной. Котенок на улицу не ходил, справлял все свои дела прямо на полу и тут же закапывал.

Обстановка была самой простой. Почему-то осталась в памяти железная кровать с блестящими никелированными шарами по углам: она до сих пор валяется разобранной в гараже, в деревне Молоково.

...Когда мне исполнилось лет пять, родители купили тахту. Три подушки, валики -– это стало полем битвы с младшим братом. Между этой тахтой и железной кроватью стояла тумбочка -– на ней радиола "Рекорд". По тем меркам -– современная, красивая вещь, и мы с братом постоянно слушали пластинки. Я больше нигде не видел таких приемников. При включении диск нужно было раскручивать пальцем, а потом он сам вертелся. Вот, собственно, и все, что могли позволить себе отец-фронтовик и мать, передовая ткачиха "Трехгорки".