Петр Романов - Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II

Нового папу живо интересовал лишь один вопрос: когда сможет вернуться в Петербург нунций. Аббат Бенвенутти докладывал по этому поводу в Рим:

Император ничего не желает более, как поддерживать хорошие отношения со святым отцом, но при условии, что ему не будет отказано в титуле Великого магистра (по этому поводу он не желает слушать никаких возражений); он охотно вступит в переговоры относительно других вопросов и примет того, кого будет угодно направить его святейшеству в качестве нунция…

Еще одним важным каналом, по которому в Рим шла подробная информация о положении в Петербурге и настроениях императора, стал иезуит патер Грубер, тесно связанный с императорской семьей. Говорят, что в дом он вошел как прекрасный стоматолог, но затем продемонстрировал столько ума, находчивости и умения быть полезным, что стал близким конфидентом императора. Грубера даже наградили орденом Андрея Первозванного, но, проявив скромность и дипломатический такт, иезуит награду вежливо отклонил.

Есть свидетельства, что именно Грубер прорабатывал вопрос о личной встрече Пия VII с Павлом I где-нибудь в одной из западных провинций России, чтобы без посредников обсудить вопрос о воссоединении церквей и о легализации ордена иезуитов.

Если верить Груберу, то Павел в конфиденциальных беседах признавался иезуиту в том, что «сердцем он католик», и передавал через него приглашение теперь уже и Пию VII поселиться в России. В декабре 1800 года Грубер докладывал Маротти, секретарю папы:

Что касается состояния души нашего доброго императора, я добавлю, что еще несколько дней назад во время аудиенции он сказал мне: «Если папа ищет надежного убежища, я приму его как отца и защищу его всей моей властью».

В том же докладе Грубера есть многозначительная фраза: «Как желает он, чтобы его церковь была объединена со святою Римскою церковью. Впрочем, об этом следует говорить только устно и с крайней осторожностью».

О таких же настроениях Павла свидетельствует и посол Испании герцог де Серракаприола. Посетовав в ходе аудиенции послу на то, что именно Испания противится его утверждению в качестве гроссмейстера Мальтийского ордена, Павел затем заявил:

…учитывая опасность фальшивой философии, приобретающей все более широкое распространение, [он] считает, что против набирающего силу атеизма следует бороться, объединив усилия всех сил добра. Союз религий есть самая сильная преграда на пути распространяющегося вселенского зла.

Историки по-разному толкуют беседы Павла с католиками. Для одних многообещающие заявления российского монарха – это лишь тактические уловки в дипломатической игре, для других именно в этих конфиденциальных разговорах с глазу на глаз содержится подлинная суть мировоззрения императора. На мой взгляд, Павел находился над схваткой, и в этом смысле был ближе к Богу, чем противоборствующие конфессии. Его экуменизм являлся подлинным и носил не столько политический, сколько мистический характер.

Исторический казус, когда гроссмейстером католического ордена стал православный русский монарх, завершился лишь со смертью Павла. Думается, что известие о кончине русского императора в Ватикане встретили со смешанным чувством искреннего огорчения и естественного облегчения. Римский первосвященник потерял очень надежного, но чрезвычайно беспокойного партнера.

Девятого февраля 1803 года папа дал наконец свое согласие на отставку Гомпеша и на избрание Великим магистром Жана Батиста Томмази.

Де-юре Павел I так и не был признан гроссмейстером ордена.

В одном старом анекдоте раввина спрашивают: «Зачем евреи делают обрезание?» Тот, крепко подумав, начал свой ответ словами: «Ну, во-первых, это красиво…» Приблизительно так же аргументировал свою внешнюю политику и Павел I: «Ну во-первых, это благородно…» Рыцарский дух, как понимал его император, стал решающим фактором, определявшим всю российскую политику в годы его царствования.

Некоторые трезвые мысли, которые Павел когда-то высказывал, критикуя порочность внешней политики Екатерины, «направленной на расширение границ империи ради пустой славы», и разумные в целом утверждения о необходимости сосредоточиться на внутренних российских делах – все это сразу же после восшествия на престол было либо полностью забыто, либо серьезно трансформировалось.

Прагматизма во внешней политике Павла приблизительно столько же, сколько реализма в легенде о Ланселоте. Зато все его действия во внешнеполитической области выглядели, как правило, исключительно благородно и красиво.