Она могла надеяться на замужество примерно в семнадцатилетнем возрасте. О браке договаривались ее родители и родители жениха, последним обычно бывал юноша лет двадцати, носивший другую фамилию — если мы говорим о представителях высших слоев общества, поскольку только те имели фамилии. Однако в жизни девушки бывали такие случаи, как посещения храмов или выезды на природу весной, когда влюбчивое сердце могло привести к мукам и радостям тайных свиданий.
Ворот одежды блестит бирюзовый на нем.
Сердце мое скорбит бесконечно о милом моем.
Хоть никогда не хожу я его повидать —
Сам почему не зайдет он проведать наш дом?
Вечно резвится он, вечно беспечный такой,
Вечно торчит он на башне стены городской.
День лишь его не увижу, а сердце мое
Словно три месяца ждет, истомится тоской!
Данные строки, как и все остальные стихи, процитированные в этой главе, позаимствованы из «Шицзин», или «Книги песен и гимнов», одного из величайших завещаний древности мировой литературе. Она содержит около трехсот стихотворных произведений, лирических и литургических (для пения или чтения во время церемоний), неизвестных авторов, большая их часть принадлежит фольклору. Эти стихи были собраны в рассматриваемый нами период, около 600 года до н. э., и вошли в состав классических произведений, которые на протяжении последующих тысячелетий играли важнейшую роль в китайском обществе, и к ним мы еще вернемся. В одной из многочисленных любовных песен «Шицзин» рассказывается о настойчивости некого Чжуна, представляющей собой резкий контраст со сдержанностью вышеупомянутого молодого человека в одежде с бирюзовым воротом:
Чжуна просила я слово мне дать
Больше не лазить в наш сад на беду
И не ломать нам сандалы в саду.
Как я посмею его полюбить?
Страшно мне: речи в народе пойдут.
Чжуна могла б я любить и теперь,
Только недоброй в народе молвы
Девушке нужно бояться, поверь!
Насколько сильно ей следовало бояться, становится ясным из суждения, имеющего для нас знакомое звучание:
Будь осторожна, девушка, и ты:
Не принимай ты ласки от дружка!
Коль завелась утеха у дружка,
О ней он все же может рассказать…
А девушке про милого дружка
На свете никому нельзя сказать!
Это фрагмент длинного произведения, где женщина рассказывает о том, как она, вопреки воле своей семьи и окружающих, тайно бежала с возлюбленным. Последующие годы заставили ее горько пожалеть о содеянном:
Состарились с тобою мы, а ты
Мне в старости наполнил сердце злом!
Так Ци сжимают берега кругом,
Так сушей сжат в низине водоем.
Я помню: волосы сплела узлом,
Беседовали мы, смеясь вдвоем…
Быть верным клятву дал ты ясным днем!
Ты обманул… Могла ли знать о том?
И в мыслях не держала я, поверь!
Что делать мне? Всему конец теперь.
Но что насчет девушек, ради которых ни один Чжун не лазил через стену сада и которых никто не пытался подговорить на тайный побег?
Слива уже опадает в саду,
Стали плоды ее реже теперь.
Ах, для того, кто так ищет меня,
Мига счастливей не будет, поверь.
Сливы уже опадают в саду,
Их не осталось и трети одной.
Ах, для того, кто так ищет меня,
Время настало для встречи со мной.
Сливы опали в саду у меня,
Бережно их я в корзинку кладу.
Тот, кто так ищет и любит меня,
Пусть мне об этом скажет в саду.
Традиция предписывала, чтобы отцу девушки в храме предков поднесли гуся, посланного отцом жениха в знак предложения о замужестве. Если отец девушки соглашался, гадателю поручали узнать мнение духов, и если то было благоприятным, их также просили выбрать время. В назначенный день жених подъезжал к дому невесты в своем экипаже. Она поджидала его вместе с «дуэньей» либо, возможно, младшей сестрой или другими родственницами, которым была уготована роль вторых жен — царь мог иметь из одной благородной семьи до девяти таких спутниц. После обмена церемониальными приветствиями женщины забирались в повозку невесты, а место возничего занимал жених. После того как колеса повозки совершали три оборота, он возвращался в собственный экипаж и, следуя за невестой, отправлялся в поездку до своего дома. Здесь проходил праздничный пир, по окончании которого пара удалялась в покои для новобрачных. На этом дело не заканчивалось, поскольку на следующий день невеста должна была приготовить для родителей жениха церемониальную трапезу, а затем, в свою очередь, отведать еду, предложенную ими. Даже если первоначальное знакомство проходило гладко, невесту все равно ждал трехмесячный испытательный срок, в течение которого ее могли отправить домой как непригодную для замужества. Если все было хорошо, ее принимали как настоящую жену, представляли предкам мужа, и впоследствии она принимала участие во всех семейных жертвоприношениях и ритуалах. Семья мужа теперь становилась в такой же степени и ее семьей, как если бы она в ней родилась, и родители мужа ожидали от нее такого же полного повиновения, как и от собственных детей.
Читать дальше