Дэвид Гриффитс - Екатерина II и ее мир - Статьи разных лет

В пересказе одного из участников переговоров с французским посланником императрица отвечает на просьбы Британии о подмоге уверением, что она не «пошлет свои войска против людей, алчущих лишь справедливости и свободы» {955} . Другие почти дословно повторяют эти же слова [349]. После всех «повторяющихся угроз и лжи, сфабрикованной на этот счет британскими эмиссарами, — заключает одна из делегаций, — нам больше нечего бояться со стороны России» {956} . Новость быстро распространяется за пределы зала Конгресса. Бостонская «Evening Post and the General Advertiser» излагает суть дела коротко и ясно: «Русские, несущие Америке смерть и разрушение», заняты другим. «Так, — добавляет ликующий постскриптум двумя неделями позднее, — перестал существовать русский жупел» {957} . Так оно и было на самом деле. Хотя британцы и газеты тори продолжают возвещать прибытие русского флота, патриотов эти истории уже почти не трогают {958} . Редакторы, перепечатывающие подобные сообщения, теперь нередко сопровождают их комментариями вроде: «экстравагантный и абсурдный», лишенный «даже крупицы правды» {959} .

Обретя психологическую свободу, к 1779 году патриоты оставили всякий страх перед российским «жупелом». Что еще более поразительно, после оглашения Россией в 1780 году Декларации о вооруженном нейтралитете они пришли к выводу, что императрица на самом деле настроена проамерикански, и, с трудом сдерживая нетерпение, начали ожидать русской интервенции, только уже на своей стороне. Их восприятие императрицы претерпело такое резкое изменение, что в Санкт-Петербург даже был отряжен американский посланник [350]. Следует, впрочем, отметить, что ни первое впечатление патриотов о Екатерине, ни второе в действительности не имели под собой ни малейших оснований, будучи обусловлены исключительно ограниченностью доступной революционерам информации: либо ложной, либо неправильно истолкованной. Таковы были первые попытки американцев понять Россию и отреагировать на ее политику. Просто поразителен контраст между невежественным представлением о России на заре существования американской республики и нынешним четким пониманием этой страны и обдуманной политикой Соединенных Штатов, хорошо нам известными и вызывающими восхищение.

Сказанное не означает, конечно, полного отсутствия в советской историографии работ по этой проблематике, однако систематическое ее изучение практически не велось. Показательно, например, что если Петровская эпоха была обеспечена целым рядом монографических исследований обобщающего характера, то первая книга о елизаветинском времени вышла лишь в 1986 г., а о екатерининском — в 1992 г.

Последний всплеск дискуссии о генезисе капитализма в России, не нашедший отражения в работе Гриффитса, пришелся на начало 1980-х гг. и был связан с выходом книги сторонников раннего зарождения капитализма, сотрудников Института истории СССР АН СССР В.И. Буганова, А.А. Преображенского и Ю.А. Тихонова «Эволюция феодализма в России: Социально-экономические проблемы» (М, 1980). Их оппонентами на сей раз выступили представители Московского университета И.Д. Ковальченко, Л.В. Милов и А.С. Орлов. Автору этих строк довелось быть свидетелем того, как явно симпатизировавшая последним группа молодых историков оживленно обсуждала дискуссию, развернувшуюся на страницах журнала «История СССР», когда их пыл был охлажден более старшим коллегой, обратившим внимание на то, что аргументы обеих сторон идентичны — цитаты классиков марксизма-ленинизма. В постсоветское время парадоксальным образом обнаружилось, что те, кто в начале 1980-х выступал за позднее появление капитализма и казался «прогрессивнее», были марксистами по убеждению, в то время как их оппоненты — скорее по должности.

Сегодня не вызывает сомнения, что по-своему правы были сторонники как раннего, так и позднего капитализма. Большинство ученых склоняются к тому, что какие-то «ростки», «зачатки» капитализма действительно можно обнаружить в России уже в XVII в., но они были в основном задавлены при Петре I, направившем развитие российской экономики по крепостническому пути. Крепостническая мануфактура, безусловно, не была капиталистическим предприятием, а последовавший в 1762 г. запрет на покупку недворянами крепостных к заводам окончательно ликвидировал возможность возникновения рынка рабочей силы, и даже развивавшееся отходничество этой проблемы не решало, поскольку заработанное крестьянами-отходниками на заводах отдавалось помещикам в качестве оброка. Однако столь же очевидна стала невозможность решения проблемы генезиса капитализма в рамках марксистской теории общественно-экономических формаций — и не только потому, что современные российские историки больше не используют ее в качестве методологической основы своих исследований, но и потому, что многие из них считают сомнительным, что в России когда-либо существовал феодализм, а понятие «абсолютизм» считают не вполне адекватным для определения политического режима XVIII в.