Дэвид Гриффитс - Екатерина II и ее мир - Статьи разных лет

Хранители ортодоксии и слышать не хотели о пересмотре марксизма. Что касалось Заозерской, то, согласно ее точке зрения, пятичленная схема Маркса не была формулировкой сталинской эпохи, она явилась продуктом развития марксистской мысли в 1840-е годы {544} . Заозерская уже высказывала на симпозиуме 1965 года подозрение, что авторы основного доклада пытаются снова ввести в советскую историографию «крепостническую» формацию для описания России XVII и XVIII веков. Такая формация уже предлагалась в конце 1920-х годов Сергеем Митрофановичем Дубровским в качестве альтернативы торговому капитализму, но была быстро отвергнута. Присутствие на симпозиуме Дубровского, наводившее на мысль о том, что и он заметил «второе рождение» своей формации, естественно, обеспокоило Заозерскую и ее коллег {545} . [189]Более того, на симпозиуме, да и после него, раздавались голоса тех, кто явно пытался протащить в советскую историографию «азиатский способ производства» в качестве отдельной формации и даже отнести ее к России периода раннего Нового времени {546} . Естественно, дебаты конца 60-х и начала 70-х годов о природе российского абсолютизма грозили поднять этот вопрос {547} . Дискуссия о природе российской мануфактуры была терпима и даже желательна, как и спор о датировке перехода от феодализма к капитализму в России. Такие дебаты уже проходили без происшествий в 40-е и 50-е годы. Но предположить, что последовательность «феодализм — капитализм» может оказаться неприменимой к России, или даже то, что применима она только в ограниченной степени, означало возобновление дискуссий начала 30-х, а это определенно уже нельзя было более терпеть.

В политических кругах были явно те, кто также считал недопустимой такую дискуссию. Существующих документов недостаточно для того, чтобы установить, в какой именно момент сомнение в применимости пятичленной схемы вторично стало неприемлемым. Кроме того, постороннему трудно точно оценить степень прямого политического вмешательства в самый разгар спора. Тем не менее, несмотря на все оговорки, можно с уверенностью предположить, что политическое вмешательство происходило в начале 70-х годов и что его кульминацией стало совещание в марте 1973 года [190], на котором ведущих представителей исторической науки призвали каждого в своей области восстановить ленинские нормы {548} . Как следствие, Павел Васильевич Волобуев был снят с поста директора Института истории СССР [191]и исключен из редакционной коллегии «Истории СССР». Остальных тоже ждала неизбежная расплата. Тех, кто остался, Л.B. Черепнин, незадолго до этого назначенный директором сектора истории СССР периода феодализма, предупредил: «Вольное обращение с теорией формаций вряд ли принесет пользу науке» {549} . Поскольку это предупреждение появилось в журнале «Коммунист», теоретическом органе Центрального комитета коммунистической партии, его можно считать официальным.

Сейчас происходящее на сцене советской историографии гораздо менее интересно, чем полтора десятилетия назад. К моменту выхода этого предисловия уже нет в живых таких исследователей, как Струмилин, Рубинштейн, Устюгов, Яцунский, А.М. Сахаров, Заозерская, Троицкий, Черепнин и, вероятно, других. Павленко, больше не связанный с Институтом истории [192], направил свою огромную творческую энергию на изучение биографий Петра Великого и Меншикова. Его союзники вернулись в свои первоначальные сферы специализации, почти полностью уступив поле деятельности протеже Устюгова: Индовой, Преображенскому, Тихонову и их последователям, которые, в свою очередь, стали учить аспирантов отыскивать зачатки капитализма в промышленности XVII века. Правда, они согласились с утверждением своих оппонентов, что капиталистический уклад возник только в середине XVIII века. Но они настаивают на зарождении капитализма в середине XVII века и проводят скрытые или явные параллели с тенденциями на западе Европы. С другой стороны, адепты позднего развития капитализма ставят знак равенства между истоками капитализма и капиталистическим укладом, относя большинство возникших в XVII веке мануфактур к категории простой кооперации, а те, что возникли в первой половине XVIII века, — к чему-то близкому к крепостной мануфактуре. Возможно, это покажется мелочью, но символичной, если учесть важность спора об истоках российского капитализма.

Некоторые отзвуки былых дискуссий о мануфактуре еще слышны и сейчас {550} . Но они — всего лишь слабое эхо споров начала 30-х и конца 60-х годов; и в основном споры эти сводятся к тому, назвать ли мануфактуру феодальной или капиталистической в контексте перехода от феодализма к капитализму. Интересно, как скоро вопрос, сформулированный Юрием Федоровичем Самариным в прошлом веке и возникающий через равные интервалы времени с тех пор, — составляет ли разницу между Россией и Западной Европой только «степень развитости» или же само «содержание» цивилизации — будет поставлен снова? {551}