Евгений Трубецкой: Из путевых заметок беженца

Сложные политические задачи, а в частности одесский и французский Гордиевы узлы, оказались Деникину не по плечу. В конце концов он обещал нам назначить в Одессу генерала с широкими полномочиями и назначил генерала А. С. Санникова, который и выехал из Екатеринодара вместе с нами. Но по приезде в Одессу оказалось, что вновь назначенный генерал располагает не большими полномочиями, чем его предшественник. Вместо того, чтобы решать самостоятельно дела на месте, он по каждому сколько-нибудь серьезному вопросу сносился с Екатеринодаром и ждал оттуда указаний. К тому же назначение Санникова без соглашения и сговора с Вертело было само по себе большой бестактностью. Оказалось, что как раз между Бертело и Санниковым были еще во время войны какие-то неприятные столкновения и нелады на румынском фронте. Неудивительно, что тотчас после назначения Санникова, Бертело довел до сведения Деникина решительное требование, чтобы представитель добровольческой армии в Одессе был назначен по соглашению между французским и русским командованием.

До исполнения этого требования не дошло; не дошло и до свидания двух генералов. В один прекрасный день Бертело был отстранен от заведывания делами одесского района и вместо него приехал в Одессу командующей французскими войсками на Востоке генерал Франше д'Эспере - человек решительный и резкий. Он произвел в Одессе тот переворот, который мы предсказывали, назначил без всяких предварительных сношений с добровольческой армией особый совет при французском командовании из русских общественных деятелей для управления делами одесского района. Добровольческие власти были им просто на просто устранены, притом в самой бесцеремонной и вызывающей по отношению к добровольческой армии форме. Он просто на просто отослал генерала Санникова и Гришина-Алмазина в Екатеринодар {200} при письме на имя верховного главнокомандующего. В письме было коротко и ясно сказано, что означенные генералы отсылаются в полное распоряжение генерала Деникина. Всего несколькими днями позже французы бросили Одессу, а затем и Крым.

Казалось, для добровольческой армии настали катастрофические дни. "Тяжело на фронте", говорил нам генерал Деникин. "Прут со всех сторон несметные полчища большевиков, мои полки истекают кровью, а пополнять их нечем". Но на наш вопрос (Я был у него в составе депутации от Совета Государственного Объединения с бароном Меллером-Закомельским.), не повлияла ли на ухудшение положения измена французов, он, к удивлению нашему, отвечал: "ну, нет, нисколько; ведь они же все равно ничего не делали и даже не отвлекали на себя сколько-нибудь значительных сил большевиков, я полагаю, что их уход на нас совершенно не отзовется".

Слова эти блистательно оправдались. После трудных дней, которые закончились прорывом большевиков на Торговую и достигли апогея на Святой, наступил внезапный и крупный перелом военного счастья в нашу пользу. Удар по большевикам в Царицынском направлении, уничтожение нескольких большевистских армий, взятие Изюма, Харькова, Белгорода, наконец - полное разложение большевистских войск и всеобщее пламя восстания у них в тылу - все это доказывает, что теперь конец уже близко.

Гибель большевиков и полное крушение большевизма - вопрос немногих месяцев, а может быть, и недель.

Как это ни странно, мы впервые ясно увидели берег почти непосредственно вслед за изменою французов, - тотчас по окончательном крушении союзнической ориентации. Уже в самые дни одесской катастрофы получались известия об ошеломляющих успехах Колчака; потом начались еще более ошеломляющее успехи добровольческой армии.

Разумеется, между уходом французов и этими успехами нет причинной связи. Есть, однако, знаменательное совпадение. Почти в тот день, когда мы окончательно утратили надежду на иноземную помощь, события ясно доказали, что собственных наших сил совершенно достаточно для низвержения большевиков. Случилось это настолько неожиданно для всех, что pyccкие люди не сразу поверили своему счастью. Беженцы, хлынувшие на юго-восток России из покинутых французами областей, первоначально принесли с собою оттуда атмосферу деморализации и паники.

Они не верили в прочность нового убежища и готовились к новому бегству в Сибирь к Колчаку. "Типическая Вандея", говорили некоторые из них о добровольческой армии и многие заранее мирились с участью Вандеи. Иные, впрочем, еще ждали спасения от Колчака; но поразительно, что почти никто не надеялся на добровольческую армию; даже оптимисты говорили, что ей "в лучшем случае удастся только достоять до прихода Колчака". И это неудивительно: видимость была настолько обманчива, что в сред самых добровольцев находилось {201} не мало стойких, мужественных и доблестных офицеров, которые также не верили. "Она не способна победить", говорили они о добровольческой армии и в доказательство указывали на ее малочисленность, на плохое управление, на полную административную неумелость и организаторскую неспособность ее вождей. И точно, организаторских способностей добровольческие вожди не выказали, в политике они не поднимались выше уровня посредственности, а их гражданская администрация оказалась из рук вон плохою.