Рене Фюлёп-Миллер: Святой дьявол: Распутин и женщины

Крестьянин лет сорока, высокий, широкоплечий, крепкий, но в то же время худощавый, в грубой холщовой крестьянской рубахе, подвязанной простым кожаным ремнем, в широких портках и высоких, тяжелых сапогах — таким появился Григорий Ефимович Распутин в первый раз в салоне графини Игнатьевой, в кругу любопытных дам петербургского общества, духовных сановников, монахов, политиков, интриганов, авантюристов и придворных льстецов, которые привыкли собираться три раза в неделю в доме графини преклонных лет. Его, «нового святого», «чудотворца» из Покровского ожидали с величайшим напряжением. Когда он вошел по-крестьянски широким, громыхающим шагом, с резкими движениями и склонился в приветствии, грубое, некрасивое его лицо сначала, казалось, разочаровало напряженно ожидавших гостей.

Его крупная голова была покрыта непричесанными, неряшливо разделенными на прямой пробор длинными прядями каштановых волос, падающими назад, на его высоком лбу можно было увидеть темное пятно, след, оставшийся после ранения. На лице сильно выделялся широкий рябой нос, узкие бледные губы прятались под неухоженными мягкими усами. Кожа на лице, смуглая от ветра и солнца, была морщиниста и изборождена глубокими складками, глаза прятались под широкими бровями, правый был изуродован каким-то желтым узелком. Лицо, дико заросшее темно-русой растрепанной бородой, производило на присутствующих более чем необычное впечатление.

Но когда он подходил совсем близко к каждому из гостей, касался руки, помещал ее между своих широких мозолистых ладоней и при этом пытливо заглядывал в глаза каждому из своих новых знакомых, они себя чувствовали немного смущенно. Эти глаза обладали редкой подвижностью: маленькие, светлые, водянисто-голубые, сверкая из-под сросшихся густых бровей, они как будто постоянно что-то искали, исследовали, проверяли и проникали во все, что находилось в поле их зрения. Без сомнения, эти глаза чем-то тревожили, смущали. Останавливаясь на ком-нибудь на одно мгновение, они становились острыми, как будто стремились заглянуть в глубину души, затем снова принимали выражение всепонимающей доброты и мудрого снисхождения.

Его грубый крестьянский голос также мог неожиданно приобретать глубокое завораживающее звучание. Когда он говорил, то немного наклонял голову, как это обычно делают духовные лица, когда принимают исповеди, и тогда его речь звучала по-монашески мягко, взгляд смягчался. В такой момент гости графини Игнатьевой чувствовали, что перед ними стоит добрый святой отец, которому можно доверить любой секрет.

Внезапно его взгляд и речь опять изменялись: как будто в этом странном человеке вспыхивала всепожирающая чувственная жажда, глаза начинали как-то особенно сверкать, голос становился то возбужденным и резким, то доверительным и вкрадчивым. Его взгляд и речь становились бесстыдными, циничными и полными едва скрываемой язвительности, пока он, совсем неожиданно, снова не преображался и с поэтическим, пламенным вдохновением не начинал говорить о вещах мистических и религиозных.

Некрасивые черты его лица приобретали в это время необыкновенную живость. Иногда быстрая перемена мимики и жестов становилась почти театральной. При этом внимание притягивали его мозолистые руки: грубые, но в то же время красивые, с длинными костлявыми пальцами.

Прошло совсем немного времени, и женщины из всех слоев общества, начиная с дам высшего света, кончая служанками, крестьянками и швеями, увидели в Распутине лицо высокое и божественное. Мужчины всех сословий и профессий также толпились вокруг чудотворца: министры и служащие, маклеры и шпионы. Григорий Ефимович был безмерно избалован всеми, им восхищались, ему поклонялись.

По мере того как улучшалось социальное положение Распутина, изменялся его внешний облик. Он стал носить дорогие рубахи, сшитые специально для него самыми знатными дамами из бледно-голубого, красного, розового или ярко-желтого шелка и расшитые цветами. Простой крестьянский кожаный ремень сменился на малиновый или небесно-синий шелковый кушак с большими кистями. Распутин носил штаны только из полосатой английской ткани или из черного вельвета и сапоги из мягчайшей кожи; зимой он был одет в дорогую меховую шубу, на голове — бобровая шапка, на ногах — английские теплые сапоги.

Но и в этой красивой одежде, к которой его приучили почитательницы, он не изменил свою крестьянскую, прямую, неунывающую сущность и оставался по-прежнему мужиком с неухоженными волосами и бородой, грязными руками и самобытным, даже неприличным языком крестьянина.