Александр Елисеев - 1937 - Не верьте лжи о «сталинских репрессиях»!

Здесь вообще по-особому встает вопрос о личной храбрости Сталина. Надо отдавать отчет, что «нереволюционность» Сталина и его «консерватизм» вовсе не были следствием какой-либо трусости. Д. Волкогонов называет Сталина «патологическим трусом», но это полный абсурд. Сталин активно участвовал в подпольной борьбе, шесть раз бежал из ссылки. Личную охрану он получил только в 1930 году — специальным решением Политбюро. А Ленин с его «планов громадьем» особой личной храбростью похвастаться не смог бы. Вот рассказ участницы революционного движения Т. Алексинской о поведении Ленина во время социал-демократического митинга близ Петербурга: «Когда раздался крик: «Казаки!», он первый бросился бежать. Я смотрела ему вслед. Он перепрыгнул через барьер, котелок упал с его головы… С падением этого нелепого котелка в моем воображении упал сам Ленин. Почему? Не знаю!.. Его бегство с упавшим котелком как-то не вяжется с Буревестником и Стенькой Разиным. Остальные участники митинга не последовали примеру Ленина. Оставаясь на местах, они… вступали в переговоры с казаками. Бежал один Ленин».

Сравнивая поведение Ленина и Сталина, социальный психолог Д. В. Колесов замечает: «Дело в том, что смелость мысли (и планов) и личная смелость — далеко не одно и то же. Ленин, безусловно, был намного смелее всех своих соратников в новизне и масштабности планов… Но зато как частное лицо он был осторожен, законопослушен, добропорядочен… Напротив, Сталин в молодости — смелый и даже дерзкий… умевший поддерживать хорошие отношения с уголовным миром, в политических вопросах был много умереннее и традиционнее Ленина».

Сталин гибко сочетал решимость и осторожность, радикализм и консерватизм, прагматизм и идейность. Нельзя сказать, чтобы он отрицал необходимость революции вообще. Иосиф Виссарионович признавал революцию, но не как цель. И даже не как средство улучшения общества. Точнее сказать так — само улучшение общества рассматривалось им в качестве средства усиления страны, государственности, улучшения жизни народа. Один из ближайших соратников югославского лидера И. Б. Тито, а впоследствии либерал-диссидент М. Джилас писал по этому поводу: «В связи с тем, что Москва в самые решительные моменты отказывалась от поддержки китайской, испанской, а во многом и югославской революции, не без оснований преобладало мнение, что Сталин был вообще против революций. Между тем это не совсем верно. Он был против революции лишь в той мере, в какой она выходила за пределы интересов Советского государства…»

Консервативный большевизм Сталина ярчайшим образом выразился в категорическом нежелании «бороться за коммунизм во всемирном масштабе». Само коммунистическое движение рассматривалось Сталиным сугубо прагматически — как орудие геополитического влияния России. Во внешней политике сталинское неприятие революционного нигилизма и радикализма заметнееболее, чем где бы то ни было.

Еще в 1918 году Сталин публично выражал свое скептическое отношение к пресловутой «мировой революции». Во время обсуждения вопроса о мирном соглашении с немцами, он заявил: «…принимая лозунг революционной войны, мы играем на руку империализму… Революционного движения на Западе нет, нет фактов, а есть только потенция, а с потенцией мы не можем считаться».

Свой скепсис Иосиф Виссарионович сохранил и во время похода на Польшу (1920 год). Тогда все высшее руководство жило ожиданием революционного вторжения в Берлин — через Варшаву. Один лишь Сталин был против.

Войну с Польшей он рассматривал как сугубо оборонительную и предрекал огромные трудности при вступлении РККА в районы, населенные этническими поляками. В статье «Новый поход Антанты на Россию» Сталин писал: «Тыл польских войск является однородным и национально спаянным. Отсюда его единство и стойкость. Его преобладающее настроение — «чувство отчизны» — передается по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твердость… Если бы польские войска действовали в районе собственно Польши, с ними, без сомнения, трудно было бы бороться». А в интервью УкрРОСТУ Иосиф Виссарионович высказался еще более определенно, назвав «неуместным то бахвальство и вредное для дела самодовольство, которое оказалось у некоторых товарищей: одни из них не довольствуются успехами на фронте и кричат о «марше на Варшаву», другие, не довольствуясь обороной нашей Республики от вражеского нападения, горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на «красной советской Варшаве».