Энн Эпплбаум - ГУЛАГ

Следует отметить, что, вопреки сложившемуся у многих убеждению, за рубежом в то время довольно много писали о советских лагерях. В конце 1920‑х годов на Западе было известно о них немало – пожалуй, больше, чем в конце 1940‑х. Большие статьи о советских местах заключения были опубликованы в немецкой, французской, английской и американской печати, главным образом левой, у которой в прошлом имелись широкие связи с арестованными ныне российскими социалистами [252]. В 1927 году французский автор Раймон Дюге опубликовал книгу о Соловках Un Bagne en Russie Rouge (“Каторжная тюрьма в красной России”), где на удивление точно было описано буквально все – от личности Нафталия Френкеля до пытки комарами. С. А. Мальсагов, белогвардейский офицер родом из Ингушетии, сумевший бежать из Соловков и перебраться за границу, в 1926‑м опубликовал в Лондоне Island Hell (“Адские острова”) – еще один рассказ о Соловках. Широко распространившиеся слухи об использовании советскими властями труда заключенных даже побудили Британское антирабовладельческое общество начать расследование, в отчете о котором содержались сведения о цинге среди заключенных и о дурном обращении с ними [253]. Один французский государственный деятель написал статью, основанную на свидетельствах беженцев из России, на которую часто ссылались. В ней он сравнил данные о заключенных в Советском Союзе с результатами проведенного Лигой наций расследования рабства в Либерии [254].

Беломорканал. Север России, 1932–1933 годы

Однако после расширения системы лагерей в 1929–1930 годах фокус международного внимания к ним переместился от судьбы заключенных социалистов к экономической угрозе деловым интересам Запада. Компании и профсоюзы, почувствовавшие себя ущемленными, начали действовать. В разных странах (главным образом в Великобритании и США) возникло движение за бойкот дешевых советских товаров, произведенных, как считали, посредством принудительного труда. Парадоксальным образом призывы к бойкоту затемнили вопрос в восприятии западных (особенно европейских) левых, которые все еще поддерживали российскую революцию, хотя многим их лидерам было не по себе из-за судьбы их собратьев-социалистов. В частности, британские лейбористы не поддержали запрет на импорт советских товаров, подозревая предлагавшие его ввести компании у себя на родине в нечестной игре [255].

В США, однако, профсоюзы, и прежде всего Американская федерация труда, поддержали бойкот. На короткое время они добились успеха. Акт о тарифах от 1930 года запрещал ввоз в порты США любого сырья и товаров, произведенных посредством труда заключенных или принудительного труда [256]. На этом основании Министерство финансов США запретило импорт из СССР балансовой древесины и спичек.

Хотя запрет сохранял силу только неделю, поскольку госдепартамент США его не поддержал, обсуждение вопроса продолжалось [257]. В январе 1931 года комитет путей и средств Конгресса США рассматривал законопроекты, “касающиеся запрета на ввоз товаров, произведенных в России посредством труда заключенных” [258]. 18, 19 и 20 мая 1931 года лондонская The Times опубликовала серию на удивление подробных статей о принудительном труде в СССР, которую завершала редакционная статья, осуждавшая недавнее решение британского правительства о дипломатическом признании Советского Союза. Давать России в долг – значит, по мнению редакции, “усиливать тех, кто открыто стремится к свержению нашего правительства и к уничтожению Британской империи”.

Советский режим отнесся к угрозе бойкота очень серьезно, и был принят ряд мер к тому, чтобы приток твердой валюты в страну не прекращался. Некоторые из этих мер были косметическими: например, комиссия Янсона исключила из своих публичных заявлений слова “концентрационный лагерь”. С 7 апреля 1930 года во всех официальных документах советские лагеря неизменно именовались “исправительно-трудовыми” (ИТЛ). Термин сохранился на долгие годы [259].

Лагерное начальство приняло свои косметические меры на местах, особенно в отношении лесоразработок. В частности, ОГПУ изменило свой договор с трестом “Кареллес”, исключив из него упоминания о труде заключенных. Одновременно 12 090 осужденных были формально “выведены” из лагерей ОГПУ. Фактически они продолжали работать, но их присутствие было замаскировано бюрократическими хитростями [260]. В очередной раз главной заботой советского руководства была видимость, а не реальность.