Борис Акунин - Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова

Еда, которой питается простой народ, иностранцам по большей части не нравится. Флетчер жалуется на отвратительный и вредный для здоровья «сок капусты, лука и чеснока» (видимо, не понравившиеся англичанину щи), а также «жидкий напиток, называемый квасом, который есть не что иное, как вода, заквашенная с небольшою примесью солода». Жареного русские едят мало, в основном вареное. «Стол у них более нежели странен. Приступая к еде, они обыкновенно выпивают чарку, или небольшую чашку, водки (называемой русским вином), потом ничего не пьют до конца стола, но тут уже напиваются вдоволь и все вместе, целуя друг друга при каждом глотке, так что после обеда с ними нельзя ни о чем говорить, и все отправляются на скамьи, чтобы соснуть». (На чрезмерное пьянство иностранцы начинают обращать внимание с середины шестнадцатого века, когда при Иване IV для пополнения казны государство стало активно торговать крепкими спиртными напитками, о чем уже рассказывалось, так что возвращаться к этой теме не буду.)

Штадену запомнился и, видимо, понравился напиток под названием Slatky Mors, который продают летом на улице из кувшинов со льдом. «Изготовляется он так: русские берут из ручья свежую проточную воду и можжевеловую ягоду и кладут ее в эту воду; оттого вода становится кислой. Затем берут мед, подмешивают его в воду и процеживают сквозь волосяное сито. Вода делается тогда сладкой».

Одежда московитов. Иллюстрация из «Записок о Московитских делах» С. Герберштейна

О русской «высокой кухне», которой потчевали гостей на царском приеме, дотошно докладывает Герберштейн: «…Когда же начали есть жареных журавлей, они подливали уксусу и прибавляли соли и перцу, ибо они употребляют это вместо соуса или похлебки. Кроме того, кислое молоко, поставленное для того же употребления, соленые огурцы, сверх чего груши, приготовленные таким же образом». Австриец также упоминает изобилие вяленой и соленой рыбы «в кусках» – белужины, осетрины, стерлядей. Десерты выглядят так: подают «варенья с кишнецом [кориандром], анисом и миндалем, потом орехи, миндаль и целую пирамиду из сахару».

Естественно, чужеземцы больше пишут о том, что показалось им в русской жизни удивительным, не похожим на европейские обычаи. Таковы, например, семейные отношения и в особенности приниженность женщин – следствие установившихся во времена Золотой Орды азиатских обычаев.

«Любовь супругов по большей части холодна, преимущественно у благородных и знатных, потому что они женятся на девушках, которых никогда прежде не видали, а потом, занятые службой князя, принуждены оставлять их, оскверняя себя гнусным распутством на стороне, – пишет Герберштейн. – …Положение женщин самое жалкое. Ибо они ни одну женщину не считают честною, если она не живет заключившись дома и если ее не стерегут так, что она никогда не показывается в публику. Они почитают, говорю я, мало целомудренною ту женщину, которую видят чужие и посторонние. Заключенные дома, женщины занимаются только пряжей. Все домашние работы делаются руками рабов. Что задушено руками женщины – курица или какое-нибудь другое животное, – тем они гнушаются как нечистым. У беднейших жены исправляют домашние работы и стряпают. Впрочем, желая в отсутствие мужей и рабов зарезать курицу, они выходят за ворота, держа курицу или другое животное и нож, и упрашивают проходящих мужчин, чтобы они убили сами».

В сочинении этого автора приведен живописный случай, вероятно, присочиненный, но очень характерный для взгляда иноземцев на русскую семью: «В Московии есть один немец, кузнец, по имени Иордан, который женился на русской. Поживши несколько времени с мужем, жена однажды сказала ему ласково: «Почему ты, дражайший супруг, не любишь меня?» Муж отвечал: «Напротив того, очень я люблю тебя». – «Я еще не имею, – сказала она, – знаков твоей любви». Муж спрашивал, каких знаков хочет она? Жена ему отвечала: «Ты никогда меня не бил». – «По правде, побои не казались мне знаками любви, – сказал муж, – но однако и с этой стороны я буду исправен». И, таким образом, немного спустя он ее жестоко побил и признавался мне, что после этого жена стала любить его гораздо больше. Это он повторял потом очень часто и наконец в нашу бытность в Москве сломил ей шею и колени».

Московитская мизогиния в это время считается чем-то общеизвестным – о бесправии русских женщин повествуют и Иовий, и Гваньини, никогда не бывавшие на Руси. Первый пишет: «Жены и вообще женский пол не пользуются у Московитян таким уважением, как у других народов; с ними обходятся не лучше как с рабами». Витебский комендант поражается тому же, что Герберштейн, полвека спустя: «Если мужья жен не бьют, то жены обижаются и говорят, что мужья их ненавидят, а побои считают признаком любви».